Книга Глаз Эвы, страница 57 – Карин Фоссум

— А у тебя что-то случилось?

— У меня неожиданно включилась пожарная сигнализация, все ревела и ревела, и я не смог сам ее выключить.

— Ах, вот как? — спросила она. — И что же ты сделал?

— Позвонил в пожарную часть, и они сразу же приехали. Очень милые ребята. Ну, садись. Ты надолго? Можешь побыть подольше? Кстати, а сколько Эмма будет у Юстейна? Ты же не собираешься отдать ее ему?

— Не говори глупости, мне такая мысль и в голову не приходила. Я могу побыть подольше и даже приготовить нам с тобой ужин.

— Не думаю, что у меня что-то есть к ужину.

— Тогда я поеду и куплю.

— Нет, чтобы ты еще и меня кормила! У тебя нет денег. Я вполне могу съесть тарелку каши.

— А как насчет вырезки?

— Мне не нравится, когда ты меня дразнишь, — сказал он с кислой миной.

— Я сегодня получила стипендию, а больше мне это отпраздновать не с кем.

Возразить отцу было нечего. Эва вышла, принялась что-то искать в доме, и он постепенно успокоился, сердце забилось ровнее. Именно этих звуков ему не хватало больше всего, звуков, производимых другим человеком, который дышит где-то рядом, что-то делает; у него есть и радио, и телевизор, но разве это в счет?

— Газеты читала? — спросил он чуть позже. — Прикончили бедняжку в собственной постели. Поленом бы его по башке. Бедняга. Так обращаться с девушкой, когда она на все готова — и кровать свою предоставила, и услуги; это просто неслыханно! Что-то мне имя ее показалось знакомым, но никак не могу вспомнить, почему. Ты читала об этом, Эва?

— Нет, — прокричала она с кухни.

Он наморщил лоб.

— Ну, нет так нет. Ладно. Потому что, если бы это был кто-то из знакомых, то я бы выследил этого типа и дал бы ему по башке поленом. Ведь представь себе: единственное наказание, которое ему уготовано, — это телевизор в камере, а еще завтрак, обед и ужин каждый день. Мне интересно: кто-нибудь спрашивает их, раскаиваются ли они в том, что сделали?

— Наверняка. — Эва завязала пакет с мусором и пошла к двери. Теперь ей следовало быть осторожной. — Они учитывают это, когда определяют степень вины, проявляет ли человек какие-то признаки раскаяния или нет.

— Ха! Они могут сказать что угодно и легко отделаться.

— Думаю, это не так просто. Ведь у них же есть разные эксперты, которые могут определить, врет человек или нет.

Она сказала это, и ей самой стало страшно.

Эва вышла из дома, и он слышал, как она возится с крышкой мусорного бака. Он подождал немного, но она не вернулась в дом. С девочкой что-то происходит, подумал он, судя по всему, она занимается чем-то, о чем не хочет мне рассказывать. Я все-таки неплохо ее знаю и вижу, когда она что-то скрывает, так было, например, когда умерла фру Сколленборг. У девочки случилась тогда жуткая истерика, и в этом было что-то ненормальное, старухе было почти девяносто, никто из детей ее не любил, она была старой хулиганкой. А сейчас она возится в подвале, что она там делает?

Он размышлял об этом, пытаясь прикурить от одноразовой зажигалки; она никак не хотела давать огонь; он сильно потер ее между сухими ладонями, пока, наконец, не смог прикурить. Ему удавалось до десяти раз извлекать огонь из пустых зажигалок. Да уж, пенсия приучает к экономии, подумал он.

— Что ты хочешь еще, кроме вырезки? — спросила Эва. Она, наконец, поднялась из подвала, держа в руках форму для запекания.

— Зачем тебе эта штука?

— Нашла в подвале, — быстро ответила она. — Запеку в ней овощи.

— А разве овощи не варят?

— В этой штуке тоже можно. Ты любишь брокколи? Если сделать ее нежной, немного соли и сливочного масла?

— Посмотри, хватит ли у меня красного вина.

— У тебя его прорва. Я даже не знала, что у тебя целый склад в подвале.

— Это на тот случай, если я лишусь своей помощницы по хозяйству. Ни в чем нельзя быть уверенным. Власти коммуны все думают, на чем бы сэкономить, только в этом году они собираются сэкономить двадцать миллионов. — Он яростно попыхивал сигаретой, словно давая понять, что не желает слышать никаких комментариев.

— С каких пор тебя стала интересовать еда? — спросил он неожиданно. — Ты же обычно ничего, кроме хлеба, не ешь.

— Может, я начинаю, наконец, взрослеть. Да не знаю, просто захотелось почему-то. И вообще: каша и вино плохо сочетаются.

— Ерунда. Хорошая ржаная каша, да еще со шкварками, и если хорошо посолить, да красного винца, — вот это объедение!

— Я поеду к Лоренцену, там хорошее мясо. Еще что-нибудь хочешь?

— Разве что вечную молодость, — хмыкнул он.

Эва наморщила лоб. Она не любила, когда он так говорил.

Как ни в чем не бывало, она попросила взвесить ей полкило вырезки.

Продавщица за прилавком имела исключительно цветущий вид, на руках у нее были одноразовые перчатки, она решительно ухватила солидный кусок мяса, темного, цветом напоминающего печенку. Неужели вырезка действительно так выглядит?

— Вам куском или порезать?

Она уже занесла нож.

— Не знаю… А как лучше?

— Тонкие куски. Дождитесь, когда масло станет темно-коричневым, а потом быстро опустите их на сковородку. Очень ненадолго. Представьте, что надо пробежать босиком по только что уложенному асфальту. И ради бога, только не жарьте!

— Не думаю, что моему отцу понравится сырое мясо.

— А вы его не спрашивайте, просто делайте, как я сказала.

Она неожиданно улыбнулась, и Эва была совершенно очарована этой толстой теткой в белой нейлоновой куртке с очаровательной маленькой сетчатой шапочкой на голове. Наверняка это просто правило гигиены, но такой головной убор похож на маленькую королевскую корону, решила она, а королевство — это мертвое мясо на прилавке, именно тетка и правит.

Продавщица взвесила мясо, прилепила ценник, проделала это нежно, как будто накладывала повязку на рану. Сто тридцать крон, просто невероятно. Эва еще немного погуляла вдоль прилавков, набирая в корзинку какие-то мелочи, лучше будет просто засунуть их в холодильник, ни слова не говоря отцу, а то он не возьмет. Козий сыр, печеночный паштет, две упаковки самого лучшего кофе, сливочное масло, сливки. Печенье с наполнителем. И тут ее словно озарило, и она ухватила три пары мужских трусов со штатива «Ла Моте». Оставалось только сунуть их в ящик его комода и надеяться, что он их будет надевать. У кассы она взяла коробку конфет «Моцарт», два еженедельных журнала и блок сигарет. Итоговая сумма ошеломила ее. Но она решила, что все старые люди должны иметь право на корзинку с таким содержимым, хотя бы по пятницам, должны же у них быть хоть какие-то маленькие радости на закате жизни. А молодые могут и кашу поесть, подумала она, расплатилась, положила пакеты в машину и поехала назад.