Книга Плывущий медведь, страница 7 – Фруде Грюттен

Позвонил заведующий фотоотделом. Им нужен был портрет парня. Семья погибшего просила не публиковать никаких фотографий, сказал я. Завотделом ответил, что газете не до семьи погибшего. Я пообещал постараться и что-нибудь найти. В офисе я заходил на наш внутренний сервер. Фотография там еще лежала. Молодой Педерсен — в руке винтовка, на лице заметны остатки оранжевой краски, макушка выбрита, что придает детской фигуре агрессивный вид. Что-то в нем было пугающее. Возможно, потому что совсем недавно он умер.

Снимок сделал один из наших штатных фотографов. Тогда я взял его с собой, отправляясь в Йордал, к ребятам, которые увлекались пейнтболом. Фотографию так и не напечатали. С подобным сюжетом параллельно работала воскресная редакция в Бергене — я этого не знал. Я предлагал опубликовать обе статьи, но предпочтение отдали бергенской версии. Потом я решил, что это и к лучшему. Есть в этих ребятах из «национального ополчения» что-то нездоровое. Очень любят позировать в камуфляже и с оружием. Появись эта фотография в печати — шуму будет еще больше.

Меня тогда удивило, что некоторые наши подростки предоставлены сами себе. Их проделки называют детскими шалостями. Дескать, повзрослеют и перестанут валять дурака. Но есть ведь и другой вариант развития событий. Когда-нибудь эти ребята могут выйти на улицу. Уже не дети, а здоровенные неуправляемые парни. Посмотреть хотя бы на молодого Педерсена. У него на лице написано, что он пойдет на что угодно. Не ведая, что творит.

Начальство померло бы от радости, получи они эту фотографию. Я решил ее не отправлять. Раз она им не понадобилась, пока парень был жив, то и после его смерти они ее не получат. Не знаю, сколько я написал статей, которые так и осели на нашем сервере. Поначалу я суетился, куда-то звонил, а потом бросил это занятие. Без толку. Сколько ни суетись, статей все равно не опубликуют.

Без пяти десять я остановил машину возле больницы. Спустился по дорожке и перешел по мосту на Эйну. У этого островка, по форме напоминавшего легкое, река раздваивалась и проносилась мимо, вздыбливаясь ревущими бурунами. Отличное место для свиданий. Разве что игроки в лото приходили сюда по воскресеньям, посидеть в рыбацком клубе. Но в то же время это место было опасным. Если бы кто-нибудь застукал нас там, объяснить, что мы там делаем, было бы невозможно.

Я поставил машину за деревьями — чтобы скрыть от посторонних взглядов. Я сидел на переднем пассажирском месте. Ирен, не поднимая глаз, курила. На ней было белое летнее платье. Какое-то время мы просто молчали. Потом я сказал, она вроде бы бросила курить. Она ответила, что начала снова.

Ирен повернулась ко мне.

— Я чувствую, что совершаю ошибку, — сказала она и снова замолчала.

Я знал, что будет дальше. Знал с того момента, как услышал ее голос в автоответчике.

— Понимаю, — откликнулся я.

— Понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Раньше все было безнадежно, но теперь… должно быть что-то еще. Какое-то будущее. Такие вещи не могут существовать без надежды на что-то большее.

Я сказал, что ничего большего нет.

— Больше того, чтобы встречаться вот так? Прятаться? Полчаса сидеть в машине? Ведь мы сидим уже полчаса.

Я повторил, что ничего большего нет.

— Ты не подумай, что разонравился мне, — сказала она. — Ты мне нравишься сильнее, чем, наверное, можешь представить. Но для меня это мучительно. Знаешь, между нами есть разница. Ты думаешь только о себе.

Я сказал, что думаю и о ней.

— Нет, ты не понимаешь.

— Я думаю о тебе.

— Ты и в самом деле не понимаешь.

— Я думаю о тебе.

— Так подумай обо мне, Франк!

Она осеклась. Повернулась ко мне и попробовала улыбнуться. У нее вырвалось имя моего брата, как, наверное, вырывалось много раз, когда они ссорились. Теперь ссорились мы, и по ее оговорке я понял, чего стоит мой братец. Я промолчал.

Она сказала:

— Так мы больше встречаться не можем. Не сейчас. Когда кругом переполох и повсюду шныряют журналисты и полиция. Сейчас здесь тысячи глаз.

— Значит, позже? — спросил я. — Когда все уляжется?

— Когда все уляжется?

— Ну да, когда уляжется вся эта суматоха. Тогда мы сможем встречаться?

— Для чего?

— Чтобы быть вместе.

— Мы же об этом уже говорили, — сказала она. — То есть ты хочешь, чтобы я просто меняла одного брата на другого.

Мне было нечего ответить. Она права. Так не пойдет. Это безнадежно. Просто я не допускал мысли о нашем расставании. Я до смерти боялся ее потерять. Я сказал, что по крайней мере у нас одна фамилия. Значит, хоть с этим проблем не будет.

Она рассмеялась. Потом нахмурилась.

— Что мы наделали, Роберт? Что мы наделали?

Я положил руку ей на плечо. Она отстранила меня. Мы помолчали. Потом она повернула к себе боковое зеркало и стала вытирать потекшую тушь.

— Мы не можем больше встречаться, — вздохнула она и взяла меня за руку.

Только тут она заметила бинт.

— Что случилось?

— Ничего особенного, — ответил я.

— Ничего особенного? А что неособенное?

Она поднесла мою руку к губам и поцеловала.

Мы долго сидели молча.

— Потом я буду жалеть, — сказала она.

Она сказала, что будет жалеть, когда будет заводить машину. Будет жалеть, когда будет проезжать по мосту. Когда будет ставить машину в гараж. И отправляясь спать. И просыпаясь. Каждый день своей жизни она будет жалеть.

— А я уже жалею, — сказал я.

Она снова поцеловала мою руку.

— Это сумасшествие, понимаешь? — прошептала она. — Что же нам делать, Роберт?

Я потянулся к ней. Она отпрянула, как зверек, почуявший опасность. Но я все-таки склонился к ней и провел рукой по ее коротким светлым волосам. Она обхватила мое лицо ладонями и поцеловала. Я прижался к ней. Она задержала дыхание. А мне хотелось проникнуть глубже. Сквозь запахи крема и духов, сквозь все то, что могут ощущать и другие. Туда, где была только она. К тому, что не было моим.

— О Роберт, — прошептала она.

Подавшись ко мне, она закрыла глаза и одной рукой обняла меня за шею. Снова поцеловала меня и открылась мне навстречу. Я почувствовал ее дыхание, тепло, запах, который был знаком только мне и моему брату. И подумал, что не все еще потеряно.

Вдруг она вырвалась.

— Я уже не в том возрасте, — сказала она.

Оправила платье и посмотрелась в боковое зеркало. Сказала, что ей пора домой. Дети одни. Я отвернулся. Темнело. Через боковые окна слышался шум реки. За деревьями текла Опо, белая в сумерках. Талая вода все больше размывала берега, и я подумал, что просиди мы в машине лет сто — и нас, наверное, попросту унесло бы рекой.