Онлайн книга «Дитя мрака»
|
Херманссон, ты понимаешь? Организация-призрак. Адрес без конторы, почтовый ящик без тела и души. Они прячутся за солидными организациями, наваривают миллионные барыши, а мы не можем поймать их за руку. Карлссон рассказал, что раньше, занимаясь журналистским расследованием, покопался в деятельности нескольких фондов, где за роскошными фасадами огромные капиталы меняли владельцев. Последним был «А Non Smoking Generation», внешне вполне добропорядочный фонд, но возглавляли его сорокалетние мужчины в крутом прикиде, любители выпить коктейль на Стуреплан, и они точно так же, как «Child Global Foundation», пользовались бездушными почтовыми ящиками в Монако. Черт побери, Херманссон, весь их хреновый бизнес с этими захудалыми странами нужен, чтобы скрыть неблаговидные делишки, уйти от контроля. В тот раз ему недоставало решающего документа и от публикации пришлось отказаться, но сейчас он сразу распознал тот же принцип: нажива на детях, на доброй идее. Она взяла из пластиковой коробки лист салата, пожевала — безвкусный. Глаза Нади. Они смотрели на нее. Требовали, не давали покоя, не знали, куда идти. Она откинулась на спинку стула, закрыла глаза и вернулась на несколько часов назад, когда последний раз виделась с девочкой. Она взяла одну из штатских машин управления, не хотела лишнего шума, от явно полицейской машины часто больше вреда, чем пользы. Был вечер, когда Марианна Херманссон покинула пределы Кунгсхольма и центра Стокгольма, направляясь на запад через мост Транебергсбру и Ульвсундавеген в сторону Е-18 и столичных пригородов, застроенных бетонными многоэтажками, точь-в-точь как пригороды Мальме, где прошло ее детство. До Викшё еще десять минут езды. Она не спеша ехала по узким улицам, похожим одна на другую, секционные дома с садиками и заснеженными автомобилями возле общих гаражей. Она остановилась у дома, не шикарного, но и не обшарпанного. Простой, ухоженный частный дом в нескольких милях от Стокгольма. Она проверила имя на почтовом ящике, потом по расчищенной дорожке из квадратных плиток прошла к двери и позвонила. Быстрые шаги, словно кто-то бежал вниз по деревянной лестнице. Открыл ребенок, мальчик лет пяти, в джинсах и красной футболке, с широкой улыбкой на лице. — Привет! — Привет! Он сиял. — Кактебязовутоткудатыичтоутебявкарманах? Марианна Херманссон рассмеялась: — Меня зовут Марианна. Я из Мальме. А что у меня в карманах… это секрет. — У тебя… Она приложила палец к его губам. — Секрет. Еще шаги вниз по лестнице, на этот раз потяжелее. Мужчина за сорок, высокий, моложавый. Одет так же, как мальчик, в джинсы и зеленую футболку. — Прости. Это Эмиль, мой сын. На эти вопросы отвечает каждый. Заходи. Он показал ей оба этажа дома, кухню, спальни, гостиную. То же ощущение, что и когда она припарковалась и увидела дом снаружи. Небогато, но и не убого, уютно, симпатичный дом, порой она думала именно так, некоторые дома вызывали симпатию, и этот один из них. Мужчина поднимался впереди нее на второй этаж, она смотрела ему в спину и думала: откуда у него силы? Что им движет? За первый год в Стокгольме она успела по службе посетить множество других семей, самых обыкновенных семей, которые на более-менее короткий или длительный срок взяли на себя заботу о детях, у которых не было ни родных, ни дома. Таким образом в Швеции размещены десять тысяч детей. Десять тысяч детей, каждый со своей историей. Десять тысяч детей, которые никому были не нужны. Он остановился у двух небольших комнат с окнами на улицу. Скошенный потолок, светлые гардины, по две кровати в каждой комнате, письменный стол, гардероб. — Мы смогли взять четверых из них. Херманссон заглянула в первую комнату. Двое из младших мальчиков, чуть постарше того, который только что открывал дверь. — Се faceţi voi? Она всего лишь спросила, как у них дела. Они не ответили, оба, сжавшись в комок, сидели на полу. Приемный отец устало развел руками: — Не могу наладить с ними контакт. Все перепробовал, но им ни до чего нет дела. Даже до Эмиля и его игрушек. Херманссон обвела взглядом стены, мебель, множество пластмассовых машинок и пазлов. Сколько еще брошенных детей сидели вот так на своих кроватях и смотрели в пол. Сознавали ли они, что уцелели, что живут в комнатах? Все казалось очень просто. Им дали одежду, еду, взрослые позаботились, чтобы они вообще выжили. Они должны бы обрадоваться, хоть ненадолго. А может, все как раз наоборот. Может, как раз то, чего они обычно не имели, то, что они отталкивали от себя, не желали почувствовать, стало для них новым ударом в лицо. Надя сидела на полу в другой комнате, с сыном на коленях. — Bună. Херманссон вошла, хотя Надя не ответила на ее приветствие, и обняла девочку. Социальное ведомство снабдило ее новой одеждой — черным толстым свитером и брюками из серого вельвета. Марианна Херманссон надеялась, что желто-синие комбинезоны уже сожжены. — Се faci tu? Как ты? Надя пожала плечами: — О'кей. Она потела. Руки дрожали, хотя крепко сжимали малыша. Наркотиков она не принимала, отравы в организме не осталось. И ее мучила тяжелая ломка, страшно смотреть, но Херманссон надеялась, что она справится. Со вчерашнего дня никаких наркотиков. — Хорошо спала? Надя помотала головой: — Мерзла. Потела. Мерзла. Потела. Мерзла. Понимаешь? Приемный отец стоял на пороге. Он видел то же, что Херманссон. — Даже у младенца. Абстинентный синдром. Вчера, когда мы меняли им одежду… их кожа, это же сущий кошмар — засохший клей, порезы, гнойники. Давно я не видел детей в таком скверном состоянии. Я ведь уже не работаю «в поле». Но… могу сравнить их с детьми, которые живут в туннелях под Стокгольмом. Херманссон обернулась: — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду детей улицы. И эти выглядят совсем как наши дети улицы. Херманссон снова открыла глаза, но не пошевелилась, так и сидела за письменным столом. Сейчас она опять будет смотреть на монитор, продолжит работу, прежде чем настанет день. Еще немного и она оставит мысли о приемном отце, говорившем о шведских и западноевропейских детях, которые жили, как Надя, в туннелях, парках и которых никто не разыскивал, ведь в богатых странах их официально не существовало. |