Книга Музыка под занавес, страница 4 – Иэн Рэнкин

— Скинхеды орудуют, — вздохнула Шивон. — Слава богу, не наш район.

Позади раздался звук шагов, и все трое обернулись, но это был всего лишь Крис Симпсон, который держал в руках тоненькую книжицу в твердом переплете. Ребус нетерпеливо шагнул к нему и, завладев книгой, повернул ее так, чтобы рассмотреть фотографию на задней стороне обложки. С фотографии на него глядело худое, неулыбчивое лицо.

Ребус показал книгу Шивон, но та только пожала плечами.

— Куртка та же самая, — сказал Ребус. — А на шее какая-то цепочка.

— На вечере, когда Федоров читал свои стихи, цепочка была на нем, — подтвердил Симпсон.

— А на парне, которого доставили к вам сегодня вечером?

— Не было. Я бы заметил. Вероятно, они ее забрали… ну, те, кто на него напал.

— Или все-таки не он?.. Сколько времени Федоров пробыл в Эдинбурге?

— Я не знаю точно. Насколько мне известно, он приехал, потому что получил в университете что-то вроде преподавательского гранта. В России Федоров не живет уже несколько лет — по политическим причинам, как мне помнится. Во многих стихотворениях он называет себя изгнанником.

Ребус не торопясь перелистывал страницы. Книга была на английском; она называлась «Астапово-блюз» и содержала стихотворения, озаглавленные «Раскольников», «Леонид», «Помни ГУЛАГ» и так далее.

— Что означает это название — «Астапово-блюз»? — спросил Ребус у Симпсона.

— Астапово — это железнодорожная станция, где скончался великий Толстой.

Старший санитар усмехнулся:

— Я же говорил, что Байрон — парень башковитый!

Ребус протянул книгу Шивон. Та открыла ее на титульном листе и прочла сделанную размашистым почерком дарственную надпись, в которой автор советовал «дорогому Крису» «хранить веру, которую я храню и которую потерял».

— Что он имел в виду? — поинтересовалась она.

— Я сказал, что тоже хотел бы стать поэтом, а он ответил: это означает, что я им уже стал. Я думаю, Федоров имел в виду, что верит в поэзию, но утратил веру в свою страну. — При этих словах Крис слегка покраснел.

— А где именно проходил вечер? — спросил Ребус.

— В Шотландской поэтической библиотеке, неподалеку от Кэнонгейта.

— На вечере он был один или, может быть, с женой, с издателем?

Симпсон неуверенно покачал головой:

— Я не знаю точно. Вообще-то Федоров настоящая знаменитость. Говорили даже, что он может получить Нобелевскую премию.

Шивон захлопнула книгу.

— Мы всегда можем обратиться в русское консульство, — заметила она.

Ребус медленно кивнул. Снаружи донесся шум мотора — к моргу подъезжала какая-то машина.

— Кажется, кто-то из наших профессоров наконец проснулся! — встрепенулся старший санитар. — Идем, Байрон, нужно подготовить секционный зал.

Крис потянулся за своей книгой, но Шивон прижала ее к себе.

— Вы не против, если я пока оставлю ее у себя? — спросила она. — Обещаю, что не стану продавать ее через интернет-аукцион!

Молодой человек, похоже, был не очень доволен подобным оборотом, но напарник снова напомнил ему, что их ждет работа. Шивон тем временем убрала книгу в карман куртки, и Симпсону пришлось смириться.

Несколько мгновений спустя входная дверь распахнулась, и Ребус увидел входящего в морг профессора Гейтса с припухшими со сна глазами. Следом за ним шел второй патологоанатом, доктор Керт. Эти двое работали вместе так часто, что иногда Ребус думал о них как об одном человеке. Трудно было поверить, что за пределами секционного зала эти двое вели каждый свою — и весьма достойную — жизнь.

— Привет, Джон, — сказал Гейтс, протягивая Ребусу руку, которая показалась детективу такой же ледяной, каким был воздух в комнате. — Ну и холодина! А-а, сержант Кларк… Вижу, вы тоже здесь? Ждете момента, чтобы выйти из тени своего учителя?

Шивон мгновенно ощетинилась, но ничего не сказала. Не было никакого смысла спорить и доказывать, что она — пусть пока только в собственных мыслях — давно вышла из тени Ребуса и представляет собой самостоятельную боевую единицу. Сам Ребус лишь ободряюще улыбнулся ей и обменялся рукопожатием с доктором Кертом. Лицо у того было серым, словно обмороженным, но холод в данном случае был ни при чем: примерно одиннадцать месяцев назад у Керта заподозрили рак. Тревога, к счастью, оказалась, ложной, но с тех пор эксперт так и не оправился, хотя отказ от курения, безусловно, пошел ему на пользу.

— Как поживаешь, Джон? — поинтересовался Керт, и Ребус подумал: ему следовало первым задать этот вопрос, однако он только кивнул, давая знать, что все в порядке.

— Предлагаю пари, — заявил профессор Гейтс, поворачиваясь к своему коллеге. — Спорим, что клиент на полке номер два?

— На полке номер три, профессор, — поправила Шивон. — Мы предполагаем, что погибший — известный русский поэт.

— Уж не Федоров ли? — удивился Керт, слегка приподняв бровь.

Шивон показала ему вынутую из кармана книгу, и бровь подскочила выше.

— Никогда бы не подумал, что вы так хорошо знакомы с современной поэзией, профессор, — ухмыльнулся Ребус.

— Так-так… — Гейтс покачал головой и нахмурился. — Нас что, ждут дипломатические осложнения? И что нам искать — следы от укола отравленным зонтиком или еще что-нибудь?

— Похоже, его избил и ограбил какой-то псих, — объяснил Ребус. — Разве только вам известен яд, от которого слезает кожа на лице.

— Некротический фасцит, — пробурчал Керт.

— Возникающий вследствие запущенного стрептококкового нагноения, — тотчас добавил Гейтс. — Я только не уверен, что мы в нашей практике когда-либо сталкивались с подобными случаями. — Он произнес эти слова таким тоном, что Ребусу показалось: патологоанатом глубоко разочарован упомянутым обстоятельством.

Полицейский врач оказался прав — смерть наступила в результате множественных ударов тупым тяжелым предметом. Ребус размышлял об этом, сидя в полной темноте в собственной гостиной. Свет он зажигать не стал — только достал пачку сигарет и закурил. Антитабачная кампания в стране шла полным ходом: правительство уже изгнало сигареты из офисов, пабов и других общественных мест и, кажется, собиралось запретить курение даже дома. Ребус не знал только, как оно собирается этого добиться.

Из проигрывателя компакт-дисков доносилась негромкая музыка. Композиция Джона Хайатта называлась «Подними каждый камень». Именно этим Ребус и занимался все тридцать лет своей полицейской карьеры, только, в отличие от Хайатта, который возводил из камней стену, он ворочал булыжники и заглядывал в щели, надеясь найти под ними разгадку очередной мрачной тайны. Интересно было бы знать, подумалось ему, есть ли что-то поэтическое в подобной интерпретации песни Хайатта и какие стихи написал бы русский поэт, если бы что-то подобное пришло ему в голову.