Книга Растерзанное сердце, страница 87 – Питер Робинсон

— Во-первых, он уже сидел, — сообщил Чедвик.

Маккаллен поднял бровь:

— Вот как?

— Самый недавний срок — за хранение запрещенного препарата, а именно ЛСД. В ноябре шестьдесят седьмого.

— Только хранение?

— Они считают, что он спустил дурь в унитаз, когда заслышал их приближение. Правда, к несчастью для него, еще две дозы остались у него в кармане.

— Ты говоришь — самый недавний?

— Да. Другой срок поинтереснее. Март пятьдесят восьмого.

— Сколько ему тогда было?

— Двадцать два.

— И что же?

— Причинение тяжких телесных повреждений. Ударил студента ножом в плечо во время ссоры в университетском городке, дело было в Оксфорде, откуда он родом. Ему не повезло: студент оказался сыном местного члена парламента.

— Вот это да, — проговорил Маккаллен; его губы тронула хитрая улыбка.

— То, что Мак-Гэррити принадлежал к числу стиляг, ему не помогло. Видимо, судья не любил стиляг. Привлек его по полной. Судья тоже был из колледжа Брэйзноуз, как и тот студент. Дал Мак-Гэррити полтора года. Если бы рана была серьезнее и если бы она не была нанесена в драке, в ходе самообороны — похоже, у студентов среди прочего вооружения имелись крикетные биты, — он бы получил пять лет или больше. И вот еще что интересно, — добавил Чедвик. — Орудием преступления у него тогда был пружинный нож.

— Действительно интересно! Дальше.

— Это практически всё, — сообщил Чедвик. — Вчера мы весь день допрашивали тех, кого нашли в этих трех домах и кто был знаком с Мак-Гэррити. Он явно знал жертву.

— Насколько близко?

— Никаких доказательств близких отношений нет, а судя по тому, что мне удалось выяснить о Линде Лофтхаус, такие отношения у них вряд ли могли быть. Но он ее знал.

— Что-нибудь еще?

— Все сходятся на том, что он чудной. Они часто не понимали, о чем он говорит, и у него была привычка играть пружинным ножом с черепаховой рукояткой.

— Почему они его терпели?

— Если вы спрашиваете мое мнение, сэр, то я думаю, что ради наркотиков. Наши ребята отыскали в доме на Кэрберри-плейс пять унций конопляной смолы, они были спрятаны в газовом счетчике. Видимо, замок на нем был взломан. Мы считаем, что эта смола принадлежит Мак-Гэррити.

— Он, значит, еще и газовую компанию надувал?

Чедвик улыбнулся:

— Прожженный тип. В наркоотделе считают, что он — дилер среднего звена: время от времени покупает по нескольку унций и делит их на порции стоимостью в фунт каждая. Вероятно, для этого-то он и использовал свой нож.

— Значит, юнцы с ним уживались?

— Да, сэр. Он тоже был на фестивале, и те, с кем он туда ходил, утверждают, что он почти все время бродил в толпе сам по себе. Никто не может сказать, где он находился, когда произошло убийство.

Маккаллен выбил трубку в пепельницу и спросил:

— А нож?

— Пока не нашли, сэр.

— Жаль.

— Да. Возможно, это совпадение: Мак-Гэррити мог потерять свой нож примерно в то же время, когда молодую женщину зарезали таким же, — но мы выходили на суд и с менее вескими уликами.

— Ну да. И иногда проигрывали дело.

— Судья привлек его по обвинению в распространении. Нет постоянного места жительства, а значит, никакого освобождения под залог ему не светит. Он в нашем распоряжении.

— Тогда уж постарайся составить нормальное обвинение в убийстве, но не зацикливайся, Стэн. Не забывай о другом парне, на которого ты точил зубы.

— Рик Хейс? Мы продолжаем им заниматься.

— Хорошо. И вот что, Стэн… Найдите нож. Это сильно поможет.

Бэнкс знал, что некоторые люди не любят уезжать далеко от тех мест, где выросли; Саймон Брэдли был как раз из таких. Он сказал, что за время работы его несколько раз переводили в Саффолк, Кумбрию и Ноттингем, но в конце концов он вернулся в Лидс, и, после того как в двухтысячном году он в возрасте пятидесяти шести лет вышел в отставку в звании суперинтенданта транспортной полиции, они с женой поселились в славном отдельном каменном домике в Хэдингли, совсем рядом с Шоу-Лейн. Он рассказал Бэнксу, что это буквально в двух шагах от тех мест, где он вырос, — от более непритязательного Минвуда. За высокими зелеными воротами был ухоженный сад — гордость и радость его жены, как сообщил Брэдли. А гордостью и радостью Брэдли, как выяснилось, служила его небольшая библиотека. На полках, высящихся от пола до потолка, он хранил свое собрание первых изданий детективов и триллеров: Дик Фрэнсис, Иэн Флеминг, Лен Дэйтон, Рут Ренделл, П. Д. Джеймс, Колин Декстер. Именно здесь, около полок, они с Бэнксом уселись, попивая кофе, и стали говорить о юных годах Брэдли, проведенных в Бразертон-хаусе. Сидя в этой мирной, обставленной книгами комнате, Бэнкс не мог поверить, что совсем рядом — Гайд-парк, где жил один из террористов-самоубийц, устроивших летние лондонские взрывы.

— Я был молодой, — начал Брэдли, — в шестьдесят девятом мне было двадцать пять, но я никогда не принадлежал к тому пресловутому поколению. — Он засмеялся. — Пожалуй, это было бы трудно: одновременно быть хиппи и бобби? Как будто ты одновременно и на той и на другой стороне.

— Я на несколько лет младше вас, — заметил Бэнкс, — может, поэтому мне действительно нравилась тогдашняя музыка. До сих пор нравится.

— Правда? Кошмарный грохот, — заявил Брэдли. — Сам я всегда предпочитал классику. Моцарт, Бетховен, Бах.

— Я их тоже люблю, — ответил Бэнкс, — но иногда ничто не сравнится с небольшой порцией Джимми Хендрикса.

— Каждому свое. Думаю, в ту пору я слишком уж увязывал эту музыку с их стилем жизни и вообще с тем, что тогда происходило, — с неудовольствием проговорил Брэдли. — Музыкальный фон для наркотиков, длинных волос и сексуальной распущенности. Я был юный консерватор, можно сказать, обыватель, а теперь я повзрослел и стал старым консерватором. Я каждое воскресенье ходил в церковь, стригся коротко и верил, что сексом можно заниматься только после свадьбы. До сих пор в это верю, к большому огорчению моего сына. Очень старорежимно.

Брэдли был почти на десять лет старше Бэнкса, но выглядел великолепно: никакой обвисшей кожи, как у Эндерби, и прекрасно сохранившаяся шевелюра. На нем были белые брюки и рубашка под серым пуловером с треугольным вырезом, и Бэнксу он чем-то напомнил игрока в крикет, еще тех времен, когда крикетисты не снимались в яркой цветной рекламе всего на свете, от мобильных телефонов до кроссовок.

— Вы хорошо уживались с инспектором Чедвиком? — спросил Бэнкс, вспоминая, что Эндерби описывал Железного Чедвика человеком трудным и необщительным.

— Да, но пришлось привыкнуть, — ответил Брэдли. — С Чедвиком непросто было общаться близко. У него были определенные… военные переживания, и он, бывало, надолго замолкал, и не смей его при этом тревожить. Он никогда не говорил о войне, но она засела где-то глубоко в нем и, несомненно, сформировала его характер — как у многих из его поколения. Но, думаю, я с ним уживался не хуже других.