Книга Невидимая угроза, страница 64 – Виталий Гладкий

И беспомощно развел руками. При этом я как бы невзначай потряс пакетом, который тут же отозвался приятным звоном полных бутылок.

– Гоша, остынь! – громыхнула появившаяся, как по мановению волшебной палочки, Антонина; она цапнула за шиворот своего Отелло и утащила его куда-то в глубину подвала.

Похоже, слух у нее был отменный.

Она нарисовалась в дверном проеме примерно через две-три минуты. Все это время хозяева подвальных "апартаментов" пререкались, обзывая друг дружку нехорошими словами.

Я терпеливо ждал. Сзади, почти вплотную ко мне, неприкаянно мыкался Чвык. Он с такой собачьей тоской глядел на мой пакет, что мне захотелось немедленно налить ему стопарик. чтобы не слышать над ухом его зловонного дыхания.

Ты кто? – спросила гневная Антонина.

Она почему-то смотрела не на меня, а на пакет-приманку. Наверное, хотела точно удостовериться, что в нем лежит именно то, чего дружной семейке бомжей всегда так не хватает.

Чтобы не разочаровать ее, я без всяких церемоний и объяснений засунул руку в пакет, достал бутылку водки, и сказал слово, состоящее всего из одной буквы:

– О!

В русском языке это слово-звук имеет столько оттенков, что им можно прокомментировать любое событие. Я уже не говорю о современных телесериалах с их кондовыми диалогами и убогими сюжетами. Если заменить бред, который несут несчастные артисты, буквой "О","то будут получаться шедевры не хуже голливудских.

Для полноты картины – так сказать, чтобы усилить художественное воздействие на зрителя до полного беспредела и обогнать Америку (мечта!) – можно добавить к этому супермини-словарю еще несколько русских выражений – "а-а.,.", "ну?", "бля!", "клево" и (в постельных сценах) английское – "нес, нес, иес!" (это для того, чтобы лишний раз подтвердить, что мы являемся неотъемлемой частью цивилизованного О-о-о… – с вожделением простонала в ответ Антонина и наконец посмотрела мне в лицо. – Петруха! -возопила она почти в экстазе. – Гоша, это Петруха!

А, Петро… – сказал недовольным голосом Гоша, посмотрев на меня искоса одним оком. – Ну… входи… Ты чего здесь толчешься!? – прикрикнул он на Антонину. – Мы сами тут разберемся.

Слегка пригнувшись, чтобы не набить шишку, я последовал за Гошей внутрь пристанища бомжей. Дслей за мной тихонько потянулся и Чвык, стараясь быть незаметным. Но недремлющий глаз разозленного Гоши в этот момент мог рассмотреть даже вшу на кончике булавки.

Чвык! – рявкнул ржавым пропитым голосом Гоша. – Тебя кто звал?

Ну,это, я как все…

А ежели как все, то канай отсюда, кишкомот! Пош-шел!.. Гоша с неожиданным проворством пнул Чвыка под зад ногой.

Бродют тут.., всякие… – бубнил он, топая впереди по длинному узкому коридору, похожему и по запахам, и по освещению на прямую кишку.

Думаю, что под "всякими" он подразумевал не только горемычного Чвыка, но и меня. Я благоразумно помалкивал и все свое внимание обратил на дорогу. Гоша освещал нам путь маломощным фонариком, и я практически не видел, куда ступают мои ноги.

Мне повезло – я добрался туда, куда нужно, без падений, увечий и переломов, хотя несколько раз и спотыкался, а однажды едва не угодил в какой-то провал, откуда слышалось журчание воды.

Жилище Антонины и Гоши оказалось на удивление просторным и светлым. Наверное, когда-то здесь была дворницкая, а может, прачечная или – уже в наши времена – бойлерная. Как бы там ни было, но места в этом отделении подвала хватало на десятерых.

Свет в жилище бомжей проникал через прямоугольной отверстие в потолке подвала, закрытое старыми стекленными рамами и укрепленное арматурной сеткой – от проникновения нехороших людишек. Наверное, в старые времена здесь стоял небольшой лифт – скорее, подъемник – для хозяйственных нужд, Самое интересное: помещение было обставлено как настоящая гостиная – скорее всего стараниями и под руководством Антонины.

Бомжи притащили сюда старинный секретер с подпаленными боками (наверное, с какого-нибудь пожариша), диван без спинки и ножек (он стоял на кирпичах), несколько видавших виды грубых кресел и стульев (явно казенных, из присутственных мест), раздвижной стол – детище первых пятилеток, тумбочку, исполняющую роль чайного столика, дореволюционную швейную машинку "Зингер" без привода и разных колесиков, старый телевизор "Электрон", который ничего не показывал, так как в подвале не было электричества, и большой кованый канделябр работы английских мастеров – раритетная и ценная вещь для людей с понятием.

Как попала музейная реликвия в наш город, а затем и в берлогу бомжей, – уму непостижимо.

Что касается Гоши и Антонины, то вряд ли они обладали утонченным вкусом или большими познаниями по части антиквариата. Скорее всего, бомжи умыкнули раритет по пьянке, у какого-нибудь дружка, собирателя металлолома, для вполне прозаической и прагматичной цели – чтобы осветить свое жилище.

Кованые цветы, листья и разнообразные завитушки канделябра были сплошь закапаны стеарином, так как свечи ставились не в предназначенные для них гнезда, а куда ни попадя, лишь бы не высоко.

Вот, – сказал я, водружая свою ношу посреди стола. – Пришел вас навестить.

Оно конечно… ежели так… – Гоша критическим взглядом оценил пакет и немного потеплел. – Садись, отдыхай.

Антонина сама…

Я выбрал кресло. Оно было жестким, но удобным.

Наверное, когда-то в кресле сиживал мелкий чиновник, канцелярская крыса, которому по штату не полагалось мягкое место. Кресло было монументальным и настолько прочно сработанным, что даже не скрипнуло подо мной, несмотря на свой весьма преклонный возраст.

Да, были и у нас мастера…

Антонину не нужно было подгонять. Она моталась вокруг стола как заводная, расставляя бутылки с водкой и минералкой, белые пластиковые стаканчики и нарезая хлеб и корейку. Спустя пять-шесть минут мы уже причащались водкой и закусывали маринованными огурцами.

На этот раз я пил наравне со всеми. Мне хотелось забыться, выбросить из головы все мысли о своих невзгодах.

Забыться хотя бы на час или на два, У мужиков это называется расслабиться.

Я и расслаблялся…

После первой бутылки я перестал ощущать и неприятные запахи, витающие в подвальном помещении, и некоторую неловкость в общении с людьми, которые (пусть и волею судеб) по положению в обществе стояли гораздо ниже меня.

Мне было на все наплевать. Есть такая болезнь НАПЛЕВИЗМ, не значащаяся в медицинских справочниках, когда человеку вдруг становится все до лампочки, Так было и со мной. Меня загнали в угол, навесив несколько убийств, и вдобавок отобрав у меня самое главное – веру в человека, которого я считал другом.

А как иначе? Хорошая жена – это в первую голову друг. При всем том, я верил Каролине и думал, что в трудную минуту всегда могу на нее рассчитывать.