Книга Крест и корона, страница 91 – Нэнси Бильо

Зал был настолько велик, что нам потребовалось какое-то время, чтобы пересечь его. Наши башмаки постукивали по ровному полу. Когда мы приблизились к камину, сердце у меня в груди забилось быстро и мучительно. Женщина у камина показалась мне слишком знакомой.

Это было невероятно, но выглядела она точно так же, как моя кузина Маргарет, сожжение которой я видела на Смитфилде полгода назад. Те же рыжие с золотом локоны, выбивающиеся из-под чепца, длинное овальное лицо, стройная фигура.

Она смотрела на нас через зал, крутя в руке кубок. Подойдя поближе, я напомнила себе, что эта женщина слишком молода, чтобы быть Маргарет. Передо мной сидела Мэри Говард Фицрой, с возрастом приобретшая удивительное сходство со своей красавицей-теткой.

Я стащила капюшон с головы, чтобы она лучше видела мое лицо, и сделала реверанс, как полагается при встрече с вдовствующей герцогиней.

— Ваша светлость, — сказала я.

— Джоанна? — недоуменно проговорила она. — Что ты здесь делаешь?

— Мы оказались здесь проездом, и мне захотелось увидеть тебя, — ровным голосом произнесла я заранее заготовленное объяснение. — Это Эдмунд Соммервиль — мой помощник.

Он поклонился ей.

Мэри, казалось, все еще пребывала в недоумении.

— Но ведь ты монахиня, Джоанна? Что случилось? Ваш монастырь закрыли?

— Нет, Дартфорд пока еще стоит на своем месте. Мы едем в другой монастырь по делам Доминиканского ордена.

— Да? Мне это кажется очень странным. — Она стреляла глазами то в меня, то в брата Эдмунда. Потом ее взгляд остановился на мне. — Вообще-то, до меня доходили вести о тебе. Мама написала мне, что ты попала в какую-то переделку.

Я попыталась уйти от этого разговора:

— Так, ерунда.

Но Мэри не желала менять тему.

— Она слышала, что тебя якобы поместили в лондонский Тауэр, и у моего отца из-за тебя были неприятности.

Брат Эдмунд напрягся. Потрескивал огонь в камине, бешено зашипело полено.

Я решила ничего не скрывать и просто сказала:

— Да, племянница, так оно и было.

К моему удивлению, она улыбнулась. Но не улыбкой Маргарет, а какой-то странной — умудренной, почти коварной. Вздрогнув, я поняла, кого напоминает мне эта улыбка — герцога Норфолка.

— Молодец, Джоанна, — захихикала она и показала на бутылку вина на столе. — Я прикажу принести еще кубки. Мы выпьем за тебя. У меня так редко бывает компания. Соседей я презираю, а до того, чтобы пить со слугами, еще не опустилась.

Она сделала знак рукой, и остролицая женщина появилась из тени с двумя кубками. Пить мне не хотелось, но отказаться было бы невежливо. Мы подняли кубки и выпили за здоровье друг друга. Вино было великолепным: ароматным и крепким.

— Значит, тебе здесь не нравится? — с любопытством спросила я. — Почему же ты отсюда не уедешь?

— У меня нет другой собственности. По брачному контракту я получила этот замок, — ответила хозяйка. — А все земли, дома и деньги моего мужа вернулись королю.

— Но это несправедливо и даже противозаконно, — сказал брат Эдмунд.

Моя племянница закинула голову и рассмеялась:

— Какой вы занятный, господин Соммервиль. — Мэри долго не могла остановиться. Сколько вина она уже успела выпить сегодня, спрашивала я себя. — Мой свекор-король сказал, что брак не имел полной силы, потому что не был консумирован. [36] А не был он консумирован, конечно же, по его собственному приказу. Его сын, видите ли, был слишком слаб здоровьем, дабы предаваться «супружеским излишествам» — как он это называл — до достижения совершеннолетия. Но до восемнадцати бедняга так и не дожил. — Она подняла кубок. — И вот сижу я здесь, вдова-девственница, владеющая одним-единственным разваливающимся замком посреди Уилтшира.

— А что твои родители? — быстро спросила я, чувствуя неловкость оттого, что столь интимный вопрос обсуждается в присутствии брата Эдмунда.

— Моя мать все свое время проводит, надиктовывая письма — в основном Кромвелю, перечисляя оскорбления, которые претерпевает от моего отца, и описывая его жестокости. Я слышала, что для лорда — хранителя печати получать эти письма от герцогини Норфолк — тяжкое бремя. А что касается герцога, то с ним я не переписываюсь, потому что у него на уме устройство для меня нового грандиозного брака. — Мэри откинула голову на спинку стула. — Уж лучше я останусь здесь.

Я не знала, что ей сказать. Отхлебнула еще вина и, чувствуя, как голова начинает кружиться от спиртного, поставила кубок. Брат Эдмунд пошевелился на своем стуле.

— Мэри, — сказала я, — я слышала, что здесь, в замке, есть несколько гобеленов из Дартфорда — свадебный подарок. Нам бы очень хотелось их увидеть.

Несколько мгновений она смотрела на меня нахмурившись, потом тряхнула головой.

— Поначалу гобелены висели в этом зале, но потом их перевесили в спальню моего мужа. У меня нет доступа в эту комнату — она заперта. — Мэри закатила глаза. — Даже когда он был жив, она оставалась для меня недоступной.

Мы с братом Эдмундом украдкой переглянулись.

— Милая, нам очень важно увидеть эти гобелены, — сказала я.

— Извини, Джоанна, это невозможно. Еще вина?

Как же она послушна, как безропотно подчиняется их воле: своего отца, герцога Норфолка, и свекра-короля.

Я подняла руку:

— Нет, дорогая Мэри, я больше не хочу вина. Мы уже достаточно выпили сегодня. Я думаю, что настало время приказать слугам принести ключи от этой комнаты. Ведь это твой дом — разве нет? В тебе половина стаффордской крови. А Стаффорды всегда отличались характером.

Ее щеки зарумянились. Я видела, что затронула чувства, которые моя племянница старательно скрывала. Мэри привычным легким движением поднялась на ноги, позвала фрейлину и отдала распоряжение.

И в самом деле, слуги, против ее ожиданий, не оказали хозяйке никакого сопротивления. Вскоре мы поднялись по лестнице, пройдя мимо экономки, которая стояла с кислой физиономией, в спальню покойного герцога Ричмонда — большую, богато обставленную. Я в жизни не видела такой прекрасной резьбы в изголовье кровати, на которую Мэри запрыгнула с восторженным вскриком.

— Наконец-то! — рассмеялась она. Ее чепец упал с головы, и длинные густые золотисто-рыжие волосы водопадом хлынули на спину.

Брат Эдмунд, далеко обходя кровать, направился к длинной дальней стене, на которой висели три гобелена.