Онлайн книга «Государевы конюхи»
|
— Не знаю я никаких солдат, дядя! — Может, что лихих людей приваживаю? — И людей я не знаю! Мне душегрею отыскать надобно! — Может, что девки у меня тут сидят? Или у ворот зазывают? Данилка и подивился бы тому, сколько грехов может числиться за целовальником, но было не до удивления. — Да на кой мне твои девки? — Стало быть, в прорубь? Егорка, веревку неси. Свяжем раба Божия, до темноты полежит в чулане, а потом и вынесем, благословясь. Егорка, судя по росту и дородности, был то ли сыном, а то ли младшим братом целовальнику. Он неторопливо подошел и перенял из рук своего старшего грудки Данилкиного тулупчика. При этом в его мохнатом кулаке была зажата сложенная в несколько раз веревка. — Не накликать бы греха, — предупредил он целовальника. — Может, тот, кто его прислал, поблизости сторожит. Задержится тут парень больше положенного — к нам и пожалуют гости. — Ах, чтоб он сдох! — от всей души пожелал Данилке целовальник. — Погоди! Придумал! И поспешил прочь. — Стой, не дергайся! — посоветовал Данилке здоровенный Егорка. — Коли ты у нас невинная душа — то, может, и обойдется. Богу лучше молись! Мы тут таких, которые вынюхивают, не любим, понял? Целовальник уже возвращался с чаркой в одной руке и с граненой темной скляницей — в другой. — Две части водки, одну — зелья? — уточнил он у Егорки. — А шут его знает! Тебе толковали, не мне. — Ладно, как Бог даст… Он плеснул из скляницы в чарку. — Выпьешь — жив останешься! — сказал Данилке. — Не выпьешь — хуже будет! Разевай пасть-то! Данилка, так уж вышло, до сих пор не оскоромился. В Орше еще мальчишкой был, а на Аргамачьих конюшнях — кто ж ему нальет? Мудрую целовальничью мысль он понял — ежели кто-то ждет его, засланного, снаружи да придет на выручку, то целовальник и покажет на пьяного Данилку — мол, кто ж его знал, что с одной чарки так развезет, забирайте своего дурака, чтобы и духу его тут не было! Но для чего же зелье? Страх напал на парня — как напал бы на всякого человека, которому предлагают этакое угощеньице. И тут же проснулся норов. Данилка гордо отвернулся от поднесенной к губам чарки. Целовальник сшиб с него шапку и, ухватив за пушистые волосы, запрокинул ему голову. Данилкин рот сам собой открылся… — Эй, Григорьич! — раздался вдруг зычный голос. — Ты кого там в угол зажал — не девку? — Ты знай пей, — отозвался целовальник, не поворачивая головы. — Пей, да дело разумей! — Я пью! — сообщил незримый мужик. — А вы-то что с Егоркой там затеяли? Из темного угла появился, воздвигнувшись над столом, молодец — рослый, плечистый, в дорогом лазоревом кафтане с собранными рукавами такой длины, что если распустить — по полу бы мели, но со смутным, как после долгодневного запоя, лицом. Когда он выпрямился, с плеч свалилась богатая шуба, но он и не позаботился поднять ее с грязного пола. — Все бы вам добрым людям головы морочить! Что, много ли парень задолжал? — Вот черт разбудил… — проворчал Егорка. — Поди сюда, слышишь? — велел молодец Данилке. — Со мной — не тронут! Хочешь — выкуплю? Я им полтину дам — отстанут! Видать, слово смутного молодца в кружале все же имело вес, Данилку отпустили и позволили шагнуть навстречу благодетелю. Парень, схватившись рукой за шею и даже не подобрав шапки, поспешил к столу, уставленному кружками, чарками, скляницами и сулейками. — Садись! — приказал молодец, шлепаясь на скамью и давая возле себя место. — Кто таков? — Я с Аргамачьих конюшен… — Тут Данилка вовремя вспомнил, что никакой должности на конюшнях он не имеет, держится исключительно добротой деда Акишева, а в беседе с приличными людьми этим щеголять не с руки, так что придется соврать. — А прозванием — Ивашка Анофриев. — Пить будешь, Ивашка? — За чужие не пью, своих пока не нажил, — сразу отрекся от хмельного Данилка. Молодец поглядел на него, хмыкнул и треснул ладонью по плечу, что означало — хвалю! — А я Илейка Подхалюга, однако ты меня так звать не смей! — Илья, а по отчеству? — осторожно спросил Данилка. Молодцу было на вид лет около сорока, хотя и нарядился он, как молодой жених. Да и седина уж мелькала в крутых нечесаных кудрях. Да и дородства он накопил — широк-то в плечах широк, но, оказавшись с ним рядом, легко можно было оценить немалого охвата чрево. Звать такого богатыря одним именем Данилка счел неприличным. — Илья Карпович. Ты, коли не пьешь, чего по таким непотребным местам шатаешься? — Да сестрину душегрею ищу! — снова пуская в ход состряпанное вранье, воскликнул Данилка, тем более что целовальник и Егорка торчали поблизости и слушали беседу. — Сестру на свадьбу звали, а сестрин муж взял да и пропил! Мне сыскать велено, чтобы выкупить. Душегрея только с виду-то хороша, а вся из кусочков сшита. Тут парню взошло на ум, что нужно наконец-то увязать между собой треклятую душегрею и подьячего Бухвостова. — Сестра на конюшни прибежала, нашему подьячему в ноги кинулась. Уйми ты, говорит, мужа! Он же до того допьется — конюшни подожжет! Тут Пантелей Григорьевич мне велел бежать искать ту душегрею и обещал денег дать, а потом он их из Родькиного жалованья вычтет. Вроде бы получилось складно. — Такой он у вас добрый? — удивился Илейка. Данилка призадумался. Кто его, Илейку, разберет, одет он на зависть любому дворянину, скорее всего, что имеет в приказах знакомцев. И беречь бухвостовское достоинство от сплетен Данилка тоже не нанимался… — Добрый, если сунешь барашка в бумажке. — Вот и я о нем то же самое слыхивал! — развеселился Илейка. — А то, может, сестра ему другим барашком услужила? Бабы — они по-своему расплачиваются! — Да Бог с тобой! — Данилка совершенно искренне шарахнулся от шутника, но Илейка не унимался: — А что сестра? Хороша ли собой? Вот я братца вызволил, а она бы меня и отблагодарила? Данилку дед Акишев столько раз уродом называл, что парень в это уверовал. — Хочешь знать, какова сестра, на меня посмотри, Илья Карпович, — посоветовал он. — Мы с Татьяной, говорят, на одно лицо получились. И сам порадовался, до чего ловко ввернул Татьянино имя. Теперь, даже ежели кто вздумает проверять, комар носу не подточит — есть такая Татьяна с мужем-питухом Родькой! — Ну-ка, поворотись… Илейка некоторое время глядел на Данилку, наконец хмыкнул. — Нет уж, видать, мне сегодня бескорыстно доброту являть придется… Есть хочешь, Ивашка? |