Онлайн книга «Государевы конюхи»
Оттуда она пошла в сапожные ряды, все их обошла, искала какие-то чеботы, но сидельцы лишь руками разводили. Один здоровенный чебот она приложила к своей ступне и покачала головой — не впору. Хотя сиделец божился, что впору! Тут Стенька и решил выдвинуться. — Тебе, красавица, не покупать, а шить надобно! — Уж не ты ли сошьешь? — Девка поглядела на приставалу не больно дружелюбно. Очевидно, боялась шуточек насчет своего великанского роста. Стенька же и не собирался шутить — понимал, что если такая девка острослова кулаком приласкает, смеху будет на все ряды… — Я-то не горазд, а у кума моего брат шьет, — стремительно соврал Стенька, причем в голове у него сразу же появилось лицо стрельца Иевки Татаринова, который действительно считался в замоскворецкой Стрелецкой слободе хорошим сапожником. — И нарядные, не хуже казанских! Сапоги и чеботы казанской работы Стенька видывал и поражался тому, что из кусочков разноцветной кожи получается обувка не только удивительно нарядная, но и прочная. — Мне-то не нарядные нужны. А ты что, подрядился ему заказчиков приводить? Девка все еще была недоверчива. — Да что ты, право, как еж? Я к тебе с добром… — Добро, собьем ведро! Обручи под лавку, клепки в печь, так и не будет течь! На такой ответ оставалось лишь развести руками — слова были бесполезны, поскольку ближайшие сидельцы уж больно громко заржали. — Эк она тебя! Лихая девка! Девчища! Девчинища! Такой девки и в ступе не утолчешь! — Да ну тебя… — Стенька выразительно махнул рукой и пошел прочь в сторону Кремля, имея намерение отходить не слишком далеко, потому что упускать подозрительную девку никак не мог. — Да куда ж ты, Степан Иванович?! — спохватился знакомый сиделец. — Девка балуется, а ты и надулся! А ты, Дунька, что лаешь служивого человека?! Ага, подумал Стенька, Авдотья, стало быть! И есть кого о ней расспросить! Может, сиделец и скажет, где эта Авдотьица проживает. Или родню назовет. Не успел Стенька продумать всю пользу от знакомого сидельца, как девка Авдотьица нагнала его. — Не держи зла, молодец! Много вас языку-то волю дает! — Бог с тобой, девка, — притворно отворачиваясь и с нарочитой торопливостью буркнул Стенька. — Вот так-то и помогай людям! — Точно ли твой кум хорошо сапоги шьет? — Кумов брат, — немедленно припомнив вранье, отвечал Стенька. — А скоро ли? — Как сговоришься. Может и к Масленице поспеть, — вдругорядь соврал Стенька. — К Масленице-то мне чеботы и надобны! И далеко ли живет? — В Замоскворечье, в Стрелецкой слободе. — Далековато. — А тебя никто и не неволит. Ведя этот разговор, они то рядышком, то гуськом проходили меж рундуками и выбрались на чистое место. Перед ними был Кремль, а именно — Спасская башня, под ней же — Спасские ворота, в которых даже царь обязан был снимать шапку. Авдотьица, глядя на Стенькину обиду, уж не знала, как молодца успокоить. Будучи девкой бойкой, она додумалась — указала, ткнув локотком, на башню: — Молодец, а болванов помнишь? — Каких еще болванов? — Беспортошных! Стенька не выдержал — расхохотался. И точно, была еще до чумного сидения потеха на Москве — белокаменные болваны, выставленные в ряд на нижнем четверике Спасской, тогда еще Фроловской, башни. Откуда велел их привезти государь Михаил Федорович, москвичи не знали, но дивились нравам той земли — надо же додуматься резать из камня голых мужиков и женок со всеми срамными подробностями! Иные сперва возмущались — слыханное ли дело Кремль такой непристойностью портить, но государь и сам был этим озабочен. В конце концов он приказал сшить для голых болванов однорядки и одеть их благопристойно. Простояли одетые болваны лет с двадцать, или поболее, за это время однорядки от дождя и снега не раз портились, облезали клочьями, и башня опять делалась всемосковской потехой. Наконец веселье кончилось тем, что при пожаре болваны обгорели и рассыпались. Авдотьица, безмерно довольная, что удалось рассмешить земского ярыжку, и Стенька, тоже радостный, что девка проникается к нему доверием, наконец-то друг к дружке повернулись. Конечно же, Стеньке пришлось голову чуть задрать, а Авдотьице — направить взор вниз, но это уже не вызывало у них неловкости. — Так сведешь к куму-то? — спросила Авдотьица. — А что ж не свести? — А дорого ли он берет? — С красивой девки — дорого не возьмет! — Может, он у тебя холостой, неженатый? Я девушка вольная, гулящая, мне такой жених надобен, чтобы дома сидел да деньги зарабатывал. — Стало быть, родных у тебя никаких нет? — уточнил Стенька, потому что гулящими называли всего-навсего самостоятельных девок-сирот, которые сами нанимались служить куда захотят, сами собирали себе на приданое и сами давали ответ свахам, коли свахи к ним являлись, обычно же о замужестве такой девки пеклась хозяйка дома, куда ее брали на службу. — Чума забрала. — А приданого-то хоть скопила? — Приданое есть, — уверенно сказала Авдотьица, а Стенька подумал: еще бы ему не быть, коли ты, голубушка, повадилась работать на Приказ тайных дел! Как конюхи некоторое время назад выжидали и караулили, не доберется ли Земский приказ до деревянной книжицы, чтобы потом в последнюю минуту перехватить добычу, так Стенька сейчас, полагая, что Авдотьица вместе с конюхами уже близка к загадочной грамоте, решил не упускать девку из виду, а в последний момент с Деревниным, с приставами да со стрельцами и вмешаться. Очень он был обижен за свою ловушку… — Вот что, девица-разумница, — соблюдая вежество, молвил Стенька. — Сейчас мне тебя в Замоскворечье вести недосуг, а после вечерни подходи-ка к Земскому приказу, я к тебе выйду, и вместе пойдем, я уж кумова брата уговорю! — Да уж встречу тебя, Степан Иванович! — весело пообещала Авдотьица. Стенька собирался сказать девке еще что-то приятное, но вдруг увидел сбоку от нее такое, что слово застыло у него на отверстых устах, словно бы залетевший в рот земскому ярыжке плотно сбитый снежок. Он замахал Авдотьице рукой — уйди, мол, сгинь, скройся! — но было поздно… * * * — Коли Томила подбил Лучку в накрачеи идти, то искать их следует где-то при «Ленивке», — рассудил Тимофей. — В накры бить — это еще поучиться надобно. — Во что бить? — удивился Данила. Он, как всегда, услышав незнакомое слово, сперва сделал вид, будто все понимает. Когда о накрах и накрачеях поминал Третьяк Матвеев, Данила не стал задавать вопросов, боясь скоморошьих шуточек. А Тимофей — не шутник, ругнет, но растолкует. |