Онлайн книга «Государевы конюхи»
|
— Точно — я убил. Удавил и в сад бросил. — Сперва дня четыре его где-то в холодном месте продержав? Для чего, Роман Иванович? Лучше способа не сыскал? — Не ведаю. Попустил Господь, затмение нашло… — Точно ли ты убил? — Точно — я. Деревнин уставился на Башмакова в ожидании — чего прикажет? Брать ли почтенного пожилого боярина за приставы сразу? Или оставить, пока государь, вникнув, не решит его судьбу? — Роман Иванович, а помнишь ли ты, чего твой род с Обнорскими не поделил? — вдруг спросил Башмаков. — Как не помнить — покойный дед с ними из-за деревни и заливных лугов судился. А потом из-за места на государевом пиру полаялись. И батюшка мой покойный еще при поляках со старым князем воевал — старый-то Обнорский посылал людей наш дом поджечь. — А твои что же? — Тогда старшего княжьего брата убили, тело из воды подняли, врали, будто наша работа, а правды и сам не ведаю. На что тебе, Дементий Минич? — тускло спросил боярин. — Да вот виновника твоей беды ищу. Три смерти в доме, боярин, — не может быть, чтобы один человек был во всех виновен. Тут бы Троекурову и поднять голову, и явить во взгляде надежду — однако ж нет, и не шелохнулся. — Я тебя понимаю, боярин, — продолжал Башмаков. — Коли ты в убийстве жены своей и приказчика признался, стало быть, понимаешь — согрешил. И хочешь за свой грех воздаяние получить. Более того — ты чужой грех тем покрыть собрался! А этого делать не надобно. Господь правду любит, а не гордыню… — Будет тебе проповедовать, — прервал его боярин. — Мои грехи, я и ответчик. — Да ты не за то отвечать собрался. Главного-то греха ты и не ведаешь. Сейчас я тебе все расскажу так, как если бы сам при том был. А Гаврила Михайлович не даст соврать, да и Степу я не напрасно привел. Слушай же, боярин. Дочки твои давно на выданье — старшей уж девятнадцать, поди? Ответа не было. — Или же двадцать. И, видать, когда-то ты сгоряча бухнул, что не замуж их отдашь, а в обитель. Или же они сами до того додумались. А девкам не того надобно… — Мои детища, хочу — замуж отдам, хочу — заставлю постриг принять, — буркнул Троекуров. — Так я и думал. И высмотрел твою старшую, а может, и младшую в храме Божьем такой человек, что от него бы держаться подальше. Однако боярышня не устояла. Я полагаю, они не только меж собой ночью в саду говорили, но и кое-что иное промеж них было. Бабы-то, что за боярышнями ходят, их жалеют, а тот человек, сдается, и венчаться обещал. — Врешь ты, дьяк, я их строго держу. — Погоди перечить, дослушай до конца. Человек же тот — молодой княжич Обнорский… Троекуров выпрямился. Ярость исказила хмурое лицо. — Кто, Обнорский? Мою дочь? — Да, Роман Иванович. Но ему не девка была нужна, а ход в твоем погребе, про который он узнал от твоего беглого холопа Якушки. Тот Якушка ему поклонился твоим персидским джидом с бирюзой и попал в ватагу, которую княжич, бежав из дальней обители, сколотил для налетов и грабежей. А чтобы на девке не жениться, он ей, статочно, сказал: у тебя-де приданого нет, твой батюшка-самодур все младшему сыночку отдаст, а будет приданое — повенчаемся. И задумалась боярышня, и пришло ей на ум дурное… Затуманилась головка, и совершила она грех, а сестрица ей, чай, помогала. — Ты на мою дочь напраслины не взводи! — потребовал Троекуров. — Я твою дочь не виню — от беды своей она грех совершила! — возвысил голос Башмаков. — Решила, глупая, что сама себя выдать замуж должна, коли родной батюшка своим долгом пренебрегает! Могла она и с хорошим человеком стакнуться — тогда бы он на ней увозом женился. Но попался ей Обнорский, и добром это не кончилось. Слушай далее! Обнорский пропал из Москвы. Как я понимаю, поехал в Казань и там устроил побег из подземной тюрьмы для своих плененных приспешников. Дочка твоя забеспокоилась — ни слуху ни духу. Ну, думает, бросил меня мой желанный… Как быть-то? Тут ее бес под руку и подпихнул. Велела ближним женщинам, мамкам-нянькам, так устроить, чтобы ночью в опочивальню братца попасть. Далее — знаешь сам… — Не верю… — Поверишь! Когда Обнорский со своими налетчиками опять на Москве показался, то на уме у него был ход из твоего погреба. И он узнал, что у тебя, боярин, дитя пропало. Он молодец бойкий, догадался, что стряслось, забеспокоился и тайно к тебе на двор пробрался. — Не мог он ко мне тайно пробраться! — Степа! Поведай-ка про красавца-инока, как бишь его… — Феодосий, — сразу сказал Стенька и заговорил складно, поощряемый кивками Башмакова. Он рассказал, как пробрался с Мироном на боярский двор (Деревнин тут же предложил послать за Мироном), рассказал про инока, который скрылся неведомо куда, оставив у крыльца пустой мешок. Потом, когда речь дошла до места, где утром нашли тело ребенка, он остановился и поглядел на Деревнина несколько испуганно. — Вот тут, Степа, рассказывай подробнее и особо растолкуй Роману Ивановичу, как ты мешок с гречей кидал и убедился, что тело не могли со двора князя Сицкого перебросить, — велел Башмаков. Деревнин, схватившийся было за сердце, вздохнул с облегчением. Стенька, несколько смущаясь, и это рассказал. — И получается, что княжич Обнорский забеспокоился, как бы все это дело не раскрылось, пробрался к боярышням, которые не знали, как же теперь с покойным братцем быть, и выкинул тело с гульбища в сад. А вот как он потом с твоего двора уходил — про то не знаю, врать не стану. Зато знаю другое — чему он твоих дочек научил, просидев с ними в их светлице, может, ночь, а может, и все три. Он научил их — слушай, боярин! — спуститься к тебе и утешить тебя тем, что дитя-де было не твое, а жена твоя Агафья спуталась с приказчиком Васькой, и что молчали-де они от жалости к тебе, а как дитяти не стало, они и осмелились сказать! Так ли было? — Ты изловил его?! — Троекуров резко повернулся к Башмакову. — Сказку отобрал? Дай сюда столбцы! Сам видеть хочу! — В тех столбцах иное, Роман Иванович. В тех столбцах — про то, как твои дочки меж тобой и боярыней потихоньку клин вбивали. Им другие братики да сестрички не надобны, тогда они и вовсе замуж не выйдут, старыми девками помрут! А Обнорского нам изловить не удалось. Вот, распутываем, что он понаделать успел, прежде чем с Москвы прочь подался. Так как же, пойдем ход в погребе смотреть? — Чего уж там смотреть… — Стало быть, сам их там и упрятал. Роман Иванович, мне твоих дочек жалко. За что ты их так не любил? За что жену свою любви лишил? Ты ведь Божий завет нарушил. Что убил — великий грех, так ведь потому его и сотворил, что с иного греха все началось — с того, что христианской любви к ближним не имел. Ты-то силен, а ближние-то слабы, любил бы ты их — сумел бы это понять. Троекуров ничего не ответил. |