Онлайн книга «Живи!»
|
Лава течет обильной рекою, множество огней плавит темноту, и та вязким гудроном растекается у ног преследователей. Горожане словно поглощены вековой тьмой: мне кажется, что глаза их горят адским пламенем, а с узких, как у скелетов, пальцев капает раскаленная сера; безумная, одержимая дьяволом толпа движется навстречу. Всё потому, что они знают, кто я. Не доктор — целитель! Радек пустил слух, поднял народ и жаждет поквитаться с нами с чужой помощью. А если он сообщил охотникам?! О господи! Наверняка сообщил, он же сказал «и не только им», значит, кому-то еще, кроме своих друзей. Одна лишь мысль об охотниках кидает в дрожь — в Лайф-сити мне больше не жить. При любом раскладе. Ирка тянет меня за руку, и мы бежим, не разбирая дороги. Голоса и удары остаются справа, стелются за спиной по скрипучим деревянным мосткам, отдаваясь гудящим эхом. — Хватайся! Настил из досок обрывается у широкой, полуразрушенной террасы; здесь возвышаются два массивных столба, соединенных перекладиной, к ней привязана длинная и толстая веревка. Площадка, на которую надо перепрыгнуть, теряется в темноте. Заброшенный район города. В нерешительности топчусь на месте. Прыгать вниз на тарзанке? Я же упаду! — Хватайся и прыгай! — приказывает Ирка. Голоса позади становятся громче и громче. Спиной чувствую, как они настигают меня, щекочут кожу острыми лезвиями, чтобы проткнуть, вонзиться в тело по рукоятку… — Не могу! — Мной овладевает паника, иррациональный страх. Я должен побороть его, но не могу, не хочу, должен быть иной путь… делаю шаг назад. Ирка толкает меня. Теряю равновесие и, чтобы не упасть, хватаюсь за веревку, соскальзываю… и как-то весь растягиваюсь, вскрикиваю, заглушая страх… холодный воздух бьет по лицу наотмашь, и я не успеваю даже опомниться, как подошвы ботинок упираются во что-то твердое, шершавое, в ствол дерева, и я, отпустив руки, падаю задницей на площадку. На мгновение наваливается тишина, ватная, тягучая, и я слышу гулкий ток крови в ушах. Слева — шаткий мостик, закиданный ветками и жухлыми листочками. Справа — пустота, провал с рухнувшими в него обломками досок. Сверху и сзади доносится нарастающий, но пока невнятный шум погони. — …давай! Встаю, хватаясь за кору, расползающуюся под руками. Пахнет гнилью и сыростью. — Веревку давай! Застряла! — выкрикивает девчонка, безуспешно дергая запутавшуюся в переплетении сучьев тарзанку. Мне чудится, что огни уже полыхают за ее спиной, что вот-вот они поглотят, сожгут мою Ирку. Лихорадочно оглядываюсь и вижу валяющийся на площадке шест с крюком на конце; подцепив веревку, высвобождаю ее. Ирка тянет тарзанку к себе и спустя мгновение приземляется рядом, вслед за ней на доски тяжело шлепается веревка. — Непрочная была… — очумело выдыхает Ирка. — Истлела… С террасы доносятся разочарованные вопли. — Ты могла сорваться! Мы оба могли… — Так не сорвались же! Зато эти в обход пойдут… Задержатся. В доски площадки ударяет камень, еще один, воздух вспорот хищным присвистом: кто-то из горожан догадался захватить лук, и в ствол над нашими головами вонзаются пущенные наугад стрелы. Времени на споры не остается, и мы удираем по опасно скрипящему под ногами мостику. Сворачиваем у невесть откуда взявшейся древней и костлявой хижины, вихрем проносимся мимо накренившегося дуба, оклеенного старыми рекламными объявлениями, пробегаем мимо наполовину разобранной, с обвалившейся крышей беседки. Здесь давным-давно никто не живет, кроме птиц и зверей. Всюду царит запустение, невыносимо воняет тухлятиной. Деревья по левую сторону мертвы — высохшие белые скелеты, а перила покрыты гладкими, бугристыми наростами. Когда мы останавливаемся на минуту, чтоб отдышаться, я дотрагиваюсь до перил и понимаю, что эти напластования — растекшийся и затвердевший парафин. Здесь часто жгли свечи. Не безопасные лампы со стеклянными колпаками — свечи! открытый огонь! И как у них пожара не случилось? — Что это за место? — Кладбище… старое христианское кладбище, — сбивчиво отвечает Ирка. — Пошли, Влад, и так опаздываем! Лютич заждался уже. Прежде чем идти, наклоняюсь и смотрю вниз. Там — покрытое ряской озерцо, почти болото; над водой плывут тусклые огоньки. В зеленоватом, как у гнилушек, свечении видны сбитые из просмоленных досок кресты, погруженные в воду, и смутные очертания многих затонувших крестов. Часть из них держится на плаву. — Мертвых скидывали в болото? — Вонь прямо-таки шибает в нос. Стараюсь не дышать. — Да… Только здесь раньше не болото было, а пруд. Старожилы говорят, красивый, чистый. И рыбалка, говорят, была отличная. Когда стали людей хоронить, пруд испортился… пойдем же, Влад! С трудом отвожу взгляд от скорбного зрелища и спешу за Иркой. Небо заволакивает тучами, мы осторожно бредем в сгустившейся темноте, фонариком не пользуемся: опасно, могут заметить. У развилки за болотом нас встречает мальчишка, и я по неведомому наитию узнаю его: Иштван, футбольный болельщик. В руках у пацана здоровенный самодельный пистолет, напоминающий пугач, но кому охота проверять, настоящими пулями он заряжен или сушеным горохом. Иштван целится в нас, неясная темная фигура. Мрак скрывает его глаза и выражение лица, нельзя понять, о чем он думает. В отдалении раздается людской гомон, там же мелькают огни. Если Иштван закричит, его немедленно услышат, и через минуту-другую толпа будет здесь. Попробовать кинуться на мальчишку? В пугаче, в любом случае, не больше одного заряда. Ирка шепчет: — Ты… — и умолкает. — Молчи. — Иштван, что-то решая для себя, внимательно следит за нами. — Пропусти нас… Иштван, — прошу, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Вы всё-таки запомнили мое имя… доктор Влад. — Мы ведь друзья. — Нет, мы не друзья, — с усмешкой произносит он. — Но вы когда-то вылечили меня, такого я не забываю. Это мое, только мое лично, пусть это и против закона, против моих друзей, но я пропущу вас. Только сейчас и никогда больше. Бегите. — Он отступает на соседний мостик и теряется в темноте. Ирка приходит в себя первой и, вцепившись в мою руку влажной от пота ладонью, тянет за собой. Бегу в полном смятении, ожидая в любой миг получить выстрел в спину. Ощущение — врагу не пожелаешь. Но подросток не стреляет. И вот крики и шум стихают, лишь наше разгоряченное дыхание будоражит ночь, да слышны обычные лесные звуки: шебуршит зверье в траве, летучие мыши носятся в воздухе, покачиваются и скрипят ветви. Мне кажется, я оглох, но это не так: просто мы наконец-то оторвались от преследователей. Прилетев на тарзанке в расщелину между двумя стволами огромной березы, мы по веревочной лестнице спускаемся в самый низ, на площадку из переплетенных веток, расположенную в метре над землей. Я до боли в глазах вглядываюсь в темноту, но различаю лишь угольно-черные тени, тянущие кверху свои чудовищные лапы. Шумит трава. Интересно, что насчет волков? Так ли они пугливы? |