Книга Братья наши меньшие, страница 30 – Владимир Данихнов

— Вы первый заорали…

— Простите… — шепнул Прокуроров.

— Повторю вопрос: как у меня?

— Что «как у меня»?

— Способности! Способности, как у меня?

— Ах да… ну да, Кирилл, как у вас. И мы предлагаем вам стать частью нас, мистер Полев! Частью нашей организации то есть, частью нашей семьи! Она новая: еще недавно мы были одиноки, так одиноки, как могут быть одиноки только гении и безумцы; последнее, конечно, не про нас. Но теперь мы вместе. И мы предлагаем тебе, Кирилл (извини за фамильярность): будь с нами!

«Полный абзац», — подумал я. Желание беседовать с этим идиотом растворилось в сильноалкогольном виски, а желание покинуть клуб возникло вместе со спиртом в моей крови. То есть одновременно. Удерживало только опасение за Машу; от сладостного ожидания необыкновенного приключения ничего не осталось.

— Откуда вы меня знаете?

— О-о-о, — лысый довольно закудахтал-засмеялся, — мы многое о тебе знаем. Но пока — молчок. Надо кое-что прояснить, убедиться, что ты не вражеский подставной…

— Вражеский?

— Все в свое время, друг, все в свое… э-э… а это кто? — Прокуроров вылупил огромные свои глазищи на мальчишку.

— Это? Подставной. Подставка то есть, — ответил я и поставил на голову Коли стакан с остатками виски; ледяной кубик скользнул по дну и замер. С минуту мы смотрели на Громова-младшего, не отрывая взгляда. Похоже, роботу не мешали ни громкая музыка, ни перестук каблуков по голографическому полу. Не мешал ему и парень с бензопилой, который, пока я разговаривал, успел нацепить на лицо хоккейную маску. Черт, как же он меня бесил! И как я завидовал спокойствию мальчишки. В какой-то миг я мечтал поменяться с Колей местами, какую-то малюсенькую долю секунды я думал: вот оно, избавление. Клетка, которая на самом деле слаще любой свободы, — когда не знаешь, что сидишь в клетке. Когда не знаешь, что такое клетка. Когда не надо подбирать нужные слова и раздражаться по пустякам. Когда тебя нет.

Еще я подумал, что если хорошо, когда тебя нет, тогда как замечательно всем тем, которые не родились или умерли; всем тем, у кого отключились мозги, и они лежат на больничных койках, подключенные к аппарату искусственной поддержки жизни. Господи, они же счастливы! Кто называет наш мир миром скорби и горя? В мире на четыре миллиарда несчастных живых приходятся миллиарды миллиардов счастливых мертвых, сумасшедших и не родившихся!

«Так, — думал я, — а Прокуроров, наверное, решил, что я — извращенец-садист, раз держу в услужении мальчонку».

— Кульно, — сказал наконец толстячок и высморкался в бандану. Поймал мой неодобрительный взгляд, смешно дернул головой и пожал узенькими плечами: — А что тут такого? Мы — сливки общества, Полев. Нам все можно. — И высморкался еще раз, на этот раз демонстративно повернувшись к танцующему залу. — Так-то вот, неудачники! Смотрите внимательно, я плюю на условности, я сморкаюсь в свою одежду! Вы, зажатые обыватели!

«Неудачники» не обратили на него никакого внимания.

Я взял стакан с головы Коли и отпил. Становилось веселее; подумалось еще, что не стар я для подобных забав. Почему бы и нет? Ноги пустить в пляс несложно, благо техника танца примитивная — маши руками, как мельница, да выбивай некое подобие чечетки. Некоторые, правда, еще по полу валялись, кружились замысловато, прижав колени к животу, но их было немного, и сразу становилось ясно, что это необязательно.

Толстячок подпрыгнул передо мной пару раз, помахал рукой, привлекая внимание.

— Чего?

— То, что я тебе сказал: подумал? Вступай в нашу организацию, дружище, и будет тебе счастье. А также защита и покровительство. Своих в беде не бросаем. А сам ты пропадешь, видит Бог.

Я вспомнил загадочное письмо и признался:

— Не нравится мне что-то. Слишком просто получается: пришел, встретили, предложили.

— А? — переспросил Прокуроров, вытирая банданой потный лоб.

— Слишком все просто, — повторил я.

Прокуроров довольно потер руки:

— Тебе так кажется. Не все просто. Организация у нас маленькая, и, чтобы выжить, необходимо держаться друг друга; выполнять всякие поручения босса, а он плохого не желает, поверь. Все для блага Семьи.

Я вернул стакан Коле на голову.

— Ыгы.

— Вот-вот! Нет, ты не бойся, денег у нас хватает, тут другое дело. Кое-какие услуги придется оказывать Семье.

— Блин! Такое чувство, будто меня в мафиозную семью принимают!

Толстяк опять замахал руками, на этот раз отчаянно, словно на него налетела стая комаров. Такой был этот Прокуроров — любитель руками помахать.

— Ну что за сравнения! Какая мы мафия? Самые обычные люди… ну то есть не совсем люди… которые хотят жить спокойно. Возвышаясь над быдлом. — Он снова повернулся к танцующим и высморкался.

— Получите, козлы!

Из-за этих идиотов похитили Машу?

— Эй, это твой виски? — спросил у меня потный парнишка, весь в черной, с серебристыми пуговками-кнопками, свиной коже. Он стоял рядом с Колей и показывал на мой стакан. — Можно угоститься?

— Валяй, — ответил я и повернулся к Прокуророву. — Так что вам от меня надо?

— Ну-у… — протянул весело толстячок, разводя руки в стороны, словно собирался тянуть «у-у» вечно. — Нужна нам услуга с твоей стороны. В качестве вступительного взноса, так сказать. Помнишь бомжа со скарабеем в груди?

— Ракового? — переспросил я, краем глаза следя за действиями потного в коже. Он быстро опустошал стакан. — А ну положь! — прикрикнул я на него. Тип вернул стакан на голову Громова-младшего и исчез в толпе. Виски осталось немного: на самом донышке, а посередке сиротливо таяла ледышка.

— Да нет, то настоящий скарабей был.

— Ыгы.

— Что за слово такое! — взвился вдруг толстяк. — Хрена ты его все время повторяешь?

— Я ж у тебя не спрашиваю, откуда фамилия твоя дурацкая — Прокуроров.

Толстяк замялся, промокнул краешком банданы вспотевший лоб, вздохнул пару раз тяжко и ответил с необычайной грустью в голосе. Такая грусть случается со всеми, кто сидит на пляже на мелкодисперсном песочке и смотрит на закат: на то, как горячее южное солнце опускается в море. Впрочем, никакого заката здесь не было, и, значит, грусть Прокуророва была поддельной.

А сказал он вот что:

— Эх, Кирилл… это очень печальная история, и рассказывать ее пришлось бы не день и не два. Это история о предательстве, любви и несчастном ребенке, который зачат был от… хм… В общем, это история о преступной зоофилии, долгом суде и добром прокуроре. Неважно. Потом расскажу. Короче говоря, насчет скарабейного… помнишь, что он кричал?