Книга Небесная милиция, страница 101 – Петр Завертаев

— Сказать нам правду, какую-нибудь важную правду. Только истинное откровение способно искупить ложь.

— Откровение… — озадаченно повторил шестой. — Какое же откровение?

— Истинное, — подсказал Дудкин.

— Я…, - произнес шестой после паузы, — Я, наверное, дурной человек. Скучный, никчемный. Наверное, я неудачник…

— Не то, — сказал Дудкин. — Во-первых, это не так, никакой ты не неудачник. А во-вторых, ты не в церкви, любезный. Здесь так дела не делаются.

— Но что же тогда? — растерялся шестой. — Тогда я не знаю…

— Ладно, я тебе помогу, — смилостивился Дудкин. — Ты говоришь, что постоянно врешь жене, так?

— Так.

— Значит, у тебя должна быть от нее заначка. Небольшой счетик до востребования или пыльная коробочка из-под леденцов в гараже. Я прав? Есть?

«Браво, Дудкин! Браво!» — мысленно восхитился Обиходов.

— Есть, — упавшим голосом произнес шестой после довольно продолжительного молчания.

— Вот это я и называю важной и ценной правдой, — торжествующе сказал Дудкин. — И сколько там у тебя припасено?

— Немного, — замялся шестой.

— Немного — понятие крайне относительное, — заметил Дудкин. — Сколько конкретно? Только честно.

— Пара тысяч…

— Пара тысяч долларов, надо полагать. Значит, две тысячи долларов. Так?

— Две тысячи шестьсот шестьдесят, — уточнил шестой.

— Прекрасно! — воскликнул Дудкин. — А теперь посмотрим, насколько искренен ты был, рассказывая нам о своих нравственных проблемах. Мы ведь говорим здесь о жертвах. Не так ли? Так вот готов ли ты, шестой, перевести эти деньги на счет исследовательского центра «Камарг»? Готов ли ты таким образом подчеркнуть глубину и серьезность своих намерений встать на путь морального совершенствования? Готов ли ты такой ценой отречься от своей лжи?

Снова повисла долгая пауза.

— Могу перевести полторы тысячи, — сказал, наконец, шестой.

— Почему же только полторы? — насмешливо спросил Дудкин. — А остальные тысячу сто шестьдесят?

— Мне надо…

— Зачем?

— Для дочки, от первого брака. Жена не любит…

— Хорошо! — быстро прервал его Дудкин, должно быть, опасаясь, что излишняя мелодраматизация уведет в сторону от дела. — Полторы так полторы. Договорились! Кто следующий? Девятый!

— Я здесь, — новый голос оказался женским, немного грубоватым и резким, очевидно, что принадлежал он даме далеко не юной.

О том, чтобы разглядеть говорившую в такой темноте не могло быть и речи. Обиходов не смог даже определить, справа или слева доносился голос. Казалось, что он шел сверху.

— Что ты нам расскажешь, девятый? Какие темные страсти тебя обуревают?

— Ненавижу мужчин, — отчетливо произнесла дама.

После такого признания во тьме раздался глухой звук, словно все присутствующие одновременно не то вздохнули, не то усмехнулись.

— Они отняли у меня все, что было моего, — заявила дама. — Даже мой возраст. У самого вонючего бомжа есть возраст, а у меня возраста нет. То, что написано у меня в паспорте — чистая абстракция. Что-то вроде пекинского времени. Да я и сама уже абстракция. Моя бабушка в сорок лет выглядела красавицей. Нормальной сорокалетней красивой женщиной. Потом она была пятидесятилетней красавицей. Потом превратилась в шестидесятилетнюю милую женщину. Потом в добрую семидесятилетнюю бабушку. Я на нее была очень похожа. Была. Пять лет назад я сделала коррекцию носа и подбородка. В очень хорошей клинике. Если кто не знает, чтобы откорректировать нос, нужно раздробить переносицу. В буквальном смысле раздробить, молотком. В этой клинике нет ни одного зеркала или просто блестящего предмета. Чтобы пациенты сразу после операции не пугались своего лица, превращенного в огромный опухший синяк. У меня силиконовая грудь. Со второго раза получилось вполне неплохо. Во лбу у меня ботекс…

— Кхм… Простите, что? — переспросил Дудкин.

— Ботекс. Это синтетическая дрянь, которая убивает нервные окончания, — пояснила дама. — Если сделать инъекцию ботекса в лоб мимические мышцы перестают сокращаться, и морщины не появляются.

— Вот как! — произнес Дудкин.

— Я очень люблю эклеры, — продолжила дама. — Они такие, нежные, продолговатые… Ну, вы понимаете. Последний эклер я съела в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году, двенадцатого ноября, в день развода со своим третьим мужем. С тех пор они мне только снятся. Почти каждую неделю. Я наизусть знаю, сколько калорий содержится в любом продукте — в сыре, в спарже, в салате латук. Нормальной еды для меня не существует. Для меня существуют только калории. Мой второй муж, Рейнхард, швейцарец, когда мы изредка приходили в ресторан всегда долго смотрел в меню и лихорадочно подсчитывал цены. Выбирал самое дешевое. Хотя, подлец, владел несколькими домами в Лозанне. Когда я прихожу в ресторан, каждый раз вспоминаю Рейнхарда, тоже долго смотрю в меню и лихорадочно подсчитываю. Только не деньги, а калории. Но если разобраться, какая разница? Рейнахрд боялся обеднеть от каждого заказанного бифштекса, а я боюсь от него потолстеть. Рейнхард боялся, что бедного его не будут любить, а я боюсь, что меня не будут любить толстую. А если разобраться, за что нас любить-то, что меня, что этого малохольного Рейнхарда. Богатые мы, или бедные, толстые или худые. За что нас любить?

Вопрос повис в воздухе.

— Мда, — подал голос Дудкин. — В целом, картина ясна. Спасибо, шестой… в смысле, девятый… кхм… девятая. Спасибо, девятая. Осталось решить, что мы, так сказать, кладем на алтарь темных сил.

— Я уже решила, — торжественно произнесла дама. — Я кладу на алтарь себя.

— Себя? — осторожно уточнил Дудкин.

В комнате раздался легкий сдавленный ропот.

— Себя! — повторила дама, повысив голос. — Свою силиконовую грудь, свою переделанный нос, свои бедра с недавно откачанным жиром. Пусть темные боги возьмут меня… Пусть они возьмут меня снова и снова, много раз.

Ропот усилился. «Ну вот, начинается» — подумал Обиходов.

— Спокойно! — произнес Дудкин. — Давайте все успокоимся. Это очень самоотверженный поступок, девятая. Очень… Нужно немного разрядить обстановку.

— Но я еще не все рассказала, — сказала дама.

— Мы обязательно вернемся еще к вашей теме, — сказал Дудкин. — Я уверен, всех собравшихся она очень заинтересовала. Мы обязательно вернемся чуть позже. А пока, одиннадцатый! Ваша очередь.

В воздухе повисла тишина.

— Что же вы молчите, одиннадцатый? Не таитесь, облегчите душу, — призвал Дудкин.

— Я хочу ее, — раздался негромкий голос.

— Кого ее? — не понял Дудкин.

— Ее, девятую, с силиконовым бюстом.