Онлайн книга «Окончательная реальность»
|
Путешественники, которые на самом деле были российскими политэмигрантами, следующими в Россию через Германию по соглашению с немецким генеральным штабом, удобно расположились на своих местах. Путь предстоял не близкий, но приятный. Первая пересадка на пограничной германской станции Готмадинген. Там, пересев в другой, не менее комфортабельный поезд, они коротали время ожидания, разглядывая сквозь чисто вымытые стекла чудных немецких офицеров, пломбировавших вагон. – Поедем без остановок, – сообщил Владимир Ильич, – напрямки до Засница, а там пароход «Королева Виктория» – красота! – Прибываем в Мальмё через два часа. На палубе царило приподнятое настроение. Абрам Арчилович раздобыл где-то бинокль и с удовольствием вглядывался в морские просторы. Злата Ионовна листала буклет и зачитывала вслух, иногда бросая трогательные взгляды на своего кудрявого мужа: «Мальмё – третий по величине город Швеции. Находится на берегу залива Эрисугу. На другом берегу расположен Копенгаген…» – Товарищи, вы только послушайте, как чудесно: «На пешеходных улочках теснятся магазинчики, предлагающие модную одежду, предметы интерьера, художественные изделия, антиквариат! Детям и любителям активных развлечений не будет здесь скучно, их ждут водные представления и общение с животными…» – Жаль, времени мало будет, – занудил скучающий Залман-Бэрк Осерович. На пристани толпилось много народу. Только что прибыл паром из Копенгагена. Владимир Ильич смекалисто оглядывал разнопеструю толпу. Были в ней и развязные датчане, и чопорные шведы, и всякие разные другие европейцы. К удивлению своему, он заметил престранную компанию: пять казаков в походной форме, офицер, престарелый, с седыми висками плейбой в моднейшем прикиде и маленький китаец. Все бледные, как после морской болезни. На какой-то здоровенной металлической телеге везли они большой ящик, прикрытый странным серебристым материалом. У Ильича почему-то заколотилось сердце: «Должно быть, давно не видел соотечественников, соскучился по родине, – подумал он, – и верно, пора уже домой». Приехали на вокзал. Поезд до Стокгольма, оттуда без пересадки – Петроград. Казаки, оказалось, едут туда же. Только в другом вагоне. Специальный вагон, без окон, был прицеплен под шестым номером. Эмигранты расположились в пятом. Тук-тук-тук – стучат колеса. Где-то вдали за сотни километров стрекочет пулемет. Сначала возвращалась сила, затем память, только потом дух. Уже давно, с отречения Николая II, стали циркулировать соки в омертвелых членах, вскоре он вспомнил свое имя и только сейчас осознал предназначение. Искомый, давно искомый запах лысого матерого человечища тонкими струями пробивался сквозь вековые доски гроба. Он попытался запрокинуть голову. Дубовые шпунты затрещали… Злата Ионовна пригласила девушек к себе в купе поиграть в дурака. – Давайте лучше в веришь-не веришь или в Акулину, – предложила Надежда Константиновна. Завязался шутливый спор, и Инесса Федоровна с Маей Зеликовной настояли на буркозле. – Ну, развлекайтесь, девочки, – сказал кудрявый муж Златы Ионовны, Григорий Евсеевич, – а я уж тогда к Владимиру Ильичу пойду, чтобы не скучал. Покинув девушек, он для начала решил перекурить в тамбуре. Калмыков почуял неладное по острому, обжигающему шквалу страха, липко накинувшемуся и отступившему в ту же минуту. Не говоря никому ни слова, есаул проверил револьвер и вышел из купе. Подойдя к специально оборудованному помещению в центре вагона, он, холодея от ужаса, потянул ручку откатной двери, вошел. Разломанные доски, зияющая чернота пустого ящика. Григорий Евсеевич докурил. Затушил папиросу каблуком. Что-то хрустнуло, и дверь тамбура отворилась. Он поднял глаза и кудри зашевелились на его голове. Потом распрямились, встали дыбом и навсегда остались торчать торчком, свидетельствуя о пережитом. Никогда, даже страшным днем 25 августа 1936 года, когда его расстреливали в здании Военной коллегии Верховного суда, ему не было так жутко. Он попятился, уступая дорогу. Сел на пол, вцепился в волосы руками. Через минуту в тамбур влетел казачий офицер. – Где Оно?! – гаркнул Калмыков. Григорий Евсеевич молча тыкнул рукой в сторону ленинского купе. Калмыков, превозмогая ужас, бросился вперед, ворвался внутрь, чуть не сорвав дверь с петель. Окно было вдребезги разбито. «Оно» исчезло. На диване, держась за шею, в одиночестве сидел скуластый человек. Огромная, лобастая лысая и шишковатая голова его неподвижно смотрела на Калмыкова. Почти джокондовская улыбка тихо блуждала между бородой и усами. Добрые морщинки разбегались вокруг раскосых глаз». – Ну и что все это значит? – спросил я. – Зачем вы рассказываете мне эти байки? Какое это вообще имеет отношение к проблеме авторства «Тихого Дона»? – Как же – это ведь из шолоховских черновиков. – Ерунда! Где доказательства, покажите. Бумаги при вас? – Да вы смеетесь что ли, они на Лубянке под семью замками, – Эдмундович задержал на секунду дыхание, как будто преисполнился чего-то, и сказал: – С собой я ношу только любимые листы, концовку романа. Помните? «Что ж, и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына… Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром». Какой там Крюков, разве можно сравнивать… – А где все-таки тетради? – Да зачем они вам, говорю, ничего в них интересного нет! А ведь и правда, чего я гоняюсь за тетрадями? В Швецию собирался ехать… Зачем? Знаю же, что тайна в Зойкином экземпляре. Ее и надо искать – силы тратить. – Ну что ж, возможно, вы и правы. Я поудобней перехватил тяжелый, в ржавых разводах, обрезок трубы. – Что, что вы собираетесь… Вы не поняли, я же вам говорю, роль Ленина в истории… – А на кой мне твой Ленин! – я подошел поближе. – Поди, сгнил давно. – Остановитесь, безумец. Вы ничего, ничего не знаете. Он даже не похоронен… – Да пошел ты! Я размахнулся и ударил. Повозившись немного, выдрал из оцепеневшей руки кожистый портфель, вышел на улицу. Светало. Раннее московское утро обдало свежестью. Я двинулся вниз по Варсонофьевскому в сторону Тверской. Народу без числа Прогуливался инкогнито по Тверской. Говорят, Каминского самолетом вывезли в Берлин. Повсюду срывают его портреты – иногда рвут, иногда жгут. Пора запереться где-нибудь, чтобы никто не видел, и спокойно покопаться в портфеле Эдмундовича. Черт знает что такое Руки дрожат, голова идет кругом. Снова все летит наперекосяк. Я снял номер, по старой памяти, в «Метрополе». С трудом вскрыл портфель. Он оказался запертым на миниатюрный замочек – пришлось его изрезать ножницами. Эдмундович сказал правду. Внутри только несколько листов шолоховской рукописи. Та же удлиненная бумага, тот же почерк. |