Книга Криминальный отдел, страница 36 – Андрей Ильин

— Ап! — нагло, по-цирковому скомандовал он.

И выпрямился в рост.

Григорьев поднял его до уровня лица. Своего лица. Так, что ботинки уперлись ему почти в самый подбородок. И громко зашмыгал носом.

— Что у тебя там опять? — спросил сверху Грибов.

— Псина! Опять псиной пахнет.

— Я же тебе говорю, здесь везде пахнет. Местность такая…

— Везде, говоришь? — зловеще переспросил Григорьев, морщась, вертя из стороны в сторону головой и гадливо поводя плечами. — Местность, говоришь, такая…

— Ну ты чего елозишь? Я же свалиться могу! — возмутился Грибов.

— Ниже, чем ты пал, ты уже не упадешь. А от чего я еложу, я тебе после скажу. Когда слова подберу. Кинолог хренов…

Грибов оседлал забор. Подал вниз руки.

Григорьев опасливо от них шарахнулся.

— Ты о чем таком думаешь? — возмутился Грибов.

— Откуда я знаю, может, ты душ принимал.

Грибов сильно потянул напарника на себя. Тот, упираясь подошвами в забор, подтянулся на руке, ухватился, отжался от верха забора, перекинул через него ногу. И сел рядом с Грибовым.

— Падаем?

— Падаем.

Сыщики спрыгнули на землю. Пригнулись. Пробежали несколько шагов вперед. Скрылись за стволом дерева.

— Тихо?

— Вроде тихо.

— Ну, тогда пошли.

Но пройти следователи смогли совсем немного. Буквально несколько метров. И встали как вкопанные.

Со стороны дома им навстречу бежала огромная собака. Очень целенаправленно бежала, сверкая выкаченными глазами и оскаленными клыками. Каждый — величиной с десятисантиметровый гвоздь.

Собака подбежала и, капая слюной, села рядом. Сторожить два найденных ею куска мяса.

— Слушай, у тебя с собой ливерной колбасы нет? — спросил Грибов одними губами.

— Есть. У меня ты есть…

Сыщики продолжали стоять, боясь пошевелиться. Собака продолжала сидеть, поводя оскаленной мордой то в одну, то в другую сторону. Словно выбирая, с кого начать.

— Может, ее того… — слегка кивнул головой вниз Григорьев.

— Скорее она тебя — того, — справедливо возразил Грибов.

— И что будем делать?

Грибов пожал плечами. А что тут можно делать? Стоять. Или участвовать в обеде. В качестве мясного блюда.

Наконец собака решилась. Встала и, грозно рыча, направилась к Грибову. Тот, стараясь не испугать приближающегося зверя, потянулся к левой подмышке, где был пистолет.

Григорьев осуждающе покачал головой. Мол, ты что — стрелять нельзя! Шум поднимать — нельзя!

Как будто если собака начнет чавкать живого человека, он позволит ей это делать тихо, не разжимая рта, надеясь, что одной ноги той для насыщения будет довольно. Да хрен с ним, с шумом! Целостность организма важнее.

Но собака не стала «чавкать» ногу. Собака подошла к Грибову вплотную и чем-то заинтересовалась. И принюхалась. Потом прошла еще немного и… задрала заднюю ногу.

Что? И эта туда же?!

Послышалось характерное и очень громкое журчание. Словно на кухне открыли одновременно два крана с водой.

Грибов страдальчески вознес глаза к небу. Но с места не сдвинулся. Справедливо рассудив, что испачкаться мочой все же лучше, чем слюной.

Григорьев тихо захмыкал и задергался. Кажется, следователь превращался в облюбованный всеми окрестными собаками столбик.

Пес сделал свое дело, удовлетворенно тявкнул и пошел обратно в будку. От ног следователя поднимался парок.

— Собака! — выругался Грибов.

— Бог шельму метит, — не пожалел его напарник.

— Что?

— Я говорю, тебе на операции в комплекте химзащиты ходить надо. На всякий случай.

— Да пошел ты!

— Иду… — согласился Григорьев и пошел к дому.

Дом был капитальный, выложенный из красного кирпича. Все двери и окна закрыты. И нигде никаких признаков присутствия людей. Тихо и темно, как в склепе.

— Ну что, послушаем?

— Послушаем.

Григорьев вытащил «жука» — маленький, предназначенный для прослушивания помещений микрофон. Приподнялся на цыпочки, прилепил его к первому окну. Надел наушники. Покрутил настройку. Прислушался

— Нет. Все тихо Никаких шевелений.

Перешел ко второму окну. Прилепил. Послушал. Отрицательно покачал головой.

Третье окно

— Как в могиле.

Четвертое..

С задней стороны дома окон не было. Кроме нескольких застекленных и зарешеченных бойниц на уровне земли.

Григорьев налепил микрофон на них. Покрутил настройку. И тут же настороженно поднял вверх брови. И неуверенно кивнул.

— Что?! — одними губами спросил Грибов.

— Кажется, есть! Один человек! — поднял Григорьев вверх указательный палец.

— Точно один?

— Почти наверняка. Больше никаких голосов не слышно.

— А может, остальные спят?

— Спит человек тоже не молча. Храпит, сопит, зубами скрипит, одеялом шуршит. Абсолютно тих только покойник.

— А девочка?

— Не слышно девочки.

— Ну что, в гости зайдем?

— Вообще-то нас не приглашали…

— А мы без спросу, как друзья дома.

— Разве только как друзья. Следователи подошли к двери. Григорьев осмотрел замок.

— Сможешь осилить? — спросил Грибов.

— Попробую. У тебя скрепки нет?

— Нет.

— А гвоздя?

— Ну откуда у меня гвоздь? Я тебе что, скобяная лавка?

Григорьев вздохнул, опустился на колени и стал шарить руками по земле. На нашей земле всегда что-нибудь валяется. Не скрепка, так проволока, не проволока, так пьяный электрик, у которого в кармане завалялась случайная проволока. Это вам не Германия, где окрестности жилого дома вымывают со стиральным порошком.

— Нашел?

— Нашел маленько! — показал Григорьев целый набор гвоздиков, проволочек и им подобного металлического инструментария.

Более всего подходила заржавленная женская заколка. Григорьев выгнул ее специфическим образом и засунул в замочную скважину. Но дверь не открывалась.

— Может, просто вышибем ее? — предложил Грибов.

— Если вышибем — будет взлом. А если так откроем, то просто домом ошиблись. А ключ случайно подошел.

В замке что-то щелкнуло, и дверь открылась