Онлайн книга «Ловушка для героев»
|
— Честно скажу — искали золото. — У нас нет золота. — А мы не ваше искали. Мы их искали, — кивнул допрашиваемый на переводчика. — Yes! Наше золото, — подтвердил американец. — А куда вы потом шли? — Не знаю. Я не смотрел. Нас командир вел. А я шел, куда велели. За тем, кто впереди шел. — А куда велели? — Вначале направо, потом налево, потом прямо, потом опять направо… — Можете показать на карте? — Я не умею читать карт. — А почему вы были с оружием? — А как без оружия? Мы же по лесу шли. В котором зверья хищного видимо-невидимо. — Откуда оно взялось? — Расплодилось. Дело-то нехитрое… — Откуда взялось оружие? — Ах оружие? Со склада. Мы склад ограбили. — Как ограбили? — Обыкновенно. Как склады грабят. Пришли, охрану выкинули и забрали… — Хорошо, пройдите сюда… — Зачем? — Затем, чтобы убедиться в правдивости ваших слов. — А как вы убедитесь? — Вы сядете вот сюда и выпьете воду из этого стакана. Или вы меня обманывали? И были не там, где говорили? И теперь боитесь признать? — Я? Ничуть. Могу хоть целое ведро выпить. Залпом. Чтобы вы убедились… — Ну так садитесь… Кузнецов сел. И выпил жидкость. С противным терпким запахом. Из-за циновки вышел старик в балахоне. Который лечил раны. И поклонился. И вытащил из-за пояса маленькую коробочку, из которой достал тоненькие, напоминающие щепки, костяные иголочки. И еще раз поклонился. Первую иголку он воткнул куда-то за ухо. Вторую — за второе ухо. Третью — в мочку. Четвертую — в ту же мочку. Остальные — в шею. У Кузнецова заслезились и поплыли глаза. И поплыло сознание. Словно в голову закачали туман. Густой, плотный, вязкий. Который невозможно стряхнуть простым мотанием головы. Закачалось кресло. Закачались и расплылись стены. И лицо стоящего напротив вьетнамца. А вместо этого лица из тумана выплыло совсем другое лицо. Резкое и суровое. Лицо старшины. Его самого первого старшины. — Рядовой Кузнецов! — заорал он. Кузнецов знал, что отвечать ему нельзя. Что если он ответит, старшина сразу его заметит и сразу влепит ему наряд вне очереди. И что, пока он молчит, старшина его как бы не видит. А если скажет хоть слово… — Рядовой Кузнецов! — грозно повторил старшина. Так, что барабанные перепонки заболели. Очень захотелось ответить. Хотя и нельзя. Но очень захотелось. Просто неудержимо. Кузнецов зажал ладонями рот и закрыл глаза. — Рядовой Кузнецов!!! Если вы здесь, вы Должны отвечать «я!». — Я! — пискнул Кузнецов. — Громче! И четче! — Я! — рявкнул Кузнецов. — Почему вы молчали? Отвечать честно! — Я боялся! Товарищ старшина! — честно ответил Кузнецов. — Теперь вы будете говорить правду? — Так точно! Теперь я буду говорить правду! Кузнецову очень хотелось говорить правду. Одну только правду. И ничего кроме правды. Как стоя перед Господом Богом. — Тогда скажите мне, откуда у вас оружие? Кузнецов смутно помнил, что об оружии ему говорить было нельзя. Что о чем-то таком они договаривались с товарищами. Вот только он не помнил, с какими товарищами. И о чем. — Откуда у вас оружие? Отвечать! — Со склада! — Вы его украли? — Никак нет! Мы его не крали! Нет! Мы его получили. На складе. У кладовщика. — Как он смел его вам дать?! — Мы не сами. Мы должны были идти на стрельбы. Вернее, на задание. Нам надо было… Но я не могу об этом говорить… — Ты не можешь об этом говорить? Почему? Ведь я твой командир! Я тебе больше, чем папа и мама! От меня не может быть секретов! Ты слышишь меня? — Так точно! Слышу! — Ты скажешь мне правду? — Я не могу… Я не должен… — Ты хочешь сказать мне правду?! — Я хочу… Я очень хочу… Но я. Я не понимаю, что со мной… Мне кажется… Я хочу… Но мне плохо… Мне очень плохо!.. Что происходило дальше, о чем его спрашивал старшина и что он отвечал старшине, Кузнецов не помнил. Наверняка тот что-то спрашивал. И, наверное, он что-то отвечал .. Очнулся Кузнецов уже под навесом. Уже в колодках. С явным ощущением постпохмельного синдрома. С головной болью, дурным запахом во рту и смутными воспоминаниями о вчерашнем дне. В смысле — о прошедших минутах. — Сколько я был там? — спросил он. — Часа два с половиной. — А я что-нибудь рассказал? — Откуда мы знаем. Мы за себя-то ничего сказать не можем… — Мне кажется, что я что-то рассказал… Но я никак не могу вспомнить что… — Мы все не можем вспомнить… На этом восточная поэзия с воткнутыми в уши иголками закончилась. И началась проза. Проза жизни. — Куда вы шли? — спрашивал военный. И тонкой палочкой бамбука, летящей с мелодичным посвистом, бил по голым пяткам. — А-а-а! — Он говорит, что часть маршрута все равно знает. Но ему нужен весь маршрут, — переводил, с состраданием глядя на истязаемого, американец. Американец сидел в плетеном кресле. Потому что стоять не мог. Его пятки опухли, как подушки. Его голые ноги напоминали валенки… — Он требует показать весь маршрут. Он знает, что ты знаком с картой. Что ты кадровый военный армии Советского Союза… Ах они и это знают! Взмах. Посвист и обжигающая не пятки, но прокалывающая все нутро боль. Как видно, и с такими палочками они обходиться умеют! — Где вы проходили? Каждый день. Каждый час. — Я не помню. Я не смотрел на карту… Взмах. Посвист. Рассекающая тело надвое от ступни до мозга боль. — А-а-а-а!!! — Он спрашивает, где вы шли? Извини, я ничем не могу помочь. — Не извиняйся. Посвист… боль! Посвист… боль! Посвист… Боль!! Боль!!! Боль!!!! И темнота потери сознания. Где все равно боль. И холодная вода на голову и лицо. — Как проходил ваш маршрут? Он требует показать на карте… |