Книга Последний самурай, страница 58 – Хелен Девитт

Он что-то проделывал с лицом — расширял глаза, отвешивал челюсть. Шутливо сказал: Кажется, она мне не попадалась.

Я сказал: Хотите «пингвиний» перевод посмотреть? У меня с собой.

Он сказал: Давай.

Я расстегнул рюкзак и достал перевод Магнуса Магнуссона. Исландский словарь стоит около £ 140 + я сказал Сибилле, что мы этого себе позволить не можем.

Я раскрыл книжку. Сказал: Тут всего пара страниц, и отдал ему.

Он листал и, читая, усмехался. Наконец вернул мне книжку.

И в самом деле, обхохочешься. Надо бы мне тоже купить. Спасибо.

Я сказал: Но перевод не очень похож на исландский оригинал. Трудно вообразить, чтобы викинг говорил я хочу попросить тебя, чтобы ты не вмешивался в наш разговор. По-исландски там Vil eg nú biðja þig Skarphéðinn að þú létir ekki til þín taka um tal vort. Хотя, конечно, у исландских слов не такой регистр, как у английских англосаксонского происхождения, потому что они не противопоставляются регистру латинизированного вокабуляра.

Он сказал: Ты знаешь исландский?

Я сказал: Нет, я только начал. Поэтому мне и нужен перевод.

Он сказал: А это не жульничество?

Я сказал: Это сложнее, чем со словарем.

Он сказал: Тогда, может, лучше со словарем?

Я сказал: Словарь стоит £ 140.

Он сказал: £ 140!

Я сказал: Ну, это разумно, спрос-то невелик. Его учат в университетах, если вообще учат; если тебе надо что-нибудь на исландском, можно только специально из Исландии заказать; кто будет покупать словарь? Если бы широкие слои населения внезапно проявили интерес, может, цена и упала бы или хоть библиотеки им бы обзавелись, но у людей же не разовьется интерес к тому, о чем они даже не слышали.

Он сказал: А у тебя как развился интерес?

Я сказал: Я читал какие-то «пингвиньи» переводы, когда был помладше. Я сказал: Интересно, что, согласно классической работе Хейнсворта о Гомере + эпическом цикле, якобы знак превосходства Гомера — богатство и широта, + однако, похоже, исландская сага прекрасна своим минимализмом. Можно сказать: ну ведь Шёнберг напрасно считал японские гравюры примитивными и неестественными — почему он ошибался?

Он опять шутливо распахивал глаза. Он сказал:

Я так понимаю, ты читал мою книгу.

Я не знал, что сказать.

Я сказал:

Я читал все ваши книги.

И он сказал: Спасибо.

Он сказал: Я серьезно. Мне давно не говорили ничего приятнее.

Я подумал: Сил никаких нет.

Я подумал про трех Узников Судьбы. В любую секунду можно встать и выйти за дверь. Я хотел выйти за дверь и хотел рассыпать намеки. Хотел упомянуть Розеттский камень и посмотреть, как до него доходит. Я не знаю, что хотел сказать.

Я уже собрался было что-то сказать, и тут увидел на полке «Птолемеевскую Александрию» Фрейзера. И простодушно воскликнул:

Ой, у вас есть «Птолемеевская Александрия»!

Он сказал:

Зря купил, конечно, но не устоял.

Я не спросил, откуда он о ней узнал. Наверняка кто-нибудь сказал ему, что это блистательная научная работа, которая должна быть в каждом доме.

Я сказал:

Ну, это замечательная книга.

Он сказал:

Мне от нее мало проку. А ты знаешь, что существовала греческая трагедия про Бога и Моисея? Там в конце она есть, но вся по-гречески.

Я сказал:

Хотите, я вам почитаю?

Он сказал:

Ой…

и сказал:

Ну да, почему нет?

Я взял с полки том II и начал читать, где Бог ямбическим триметром говорит Простри рукою жезл твой [98] , и по ходу переводил, а прочтя три строки, заметил, что ему скучно и он потрясен.

Я сказал:

В общем, вы поняли.

Он сказал:

Сколько тебе лет?

Я сказал, что 11. Сказал, в этом пассаже ничего нет сложного, любой прочтет, если поучит язык несколько месяцев, а я греческий много лет знаю.

Он сказал: Боже мой.

Я сказал, что это все ерунда, Дж. С. Милль начал учить греческий в три года.

Он сказал: А ты когда начал?

Я сказал: В 4.

Он сказал: Боже мой.

Потом сказал:

Прости, не хотел тебя смущать, но у меня самого дети.

Я смотрел в «Птолемеевскую Александрию» и думал: надо что-то сказать. Я сказал: А их вы чему учили? и он сказал, что формально ничему, но он сейчас о том, что они смотрят «Улицу Сезам» и это примерно их уровень. В форзаце лежал листок. Я сказал: А это что?

Он сказал: Узнаёшь?

и я подумал: Выходит, он знает

и я подумал: Откуда он знает?

Я сказал: Что узнаю?

Он сказал: Это из «Илиады». Я думал, ты узнаешь. Мне это подарили.

Я сказал: А, ну конечно.

Я сказал: Так вы это прочли?

Он сказал: Все никак не соберусь.

Он сказал: По-моему, она мне подсознательно напоминает про латынь.

Я сказал: Про латынь?

Он сказал: Нам в школе год преподавали латынь, и почти все это время я прокурил за велосипедным сараем.

Я сказал, что мне говорили, будто стоящие вещи на латыни не оценить по достоинству лет до 15, так что, может, проблема была с текстами.

Он сказал: Мы, по-моему, до текстов даже не добрались. Я только помню, что в первый день учитель написал на доске какое-то существительное, именительный-родительный, трали-вали. И такая это была бессмыслица. Ты посмотри на романские языки. Насколько я знаю, они все выкинули падежные окончания, потому что носители не хотели время зря тратить. И я все думал: зачем мне тут сидеть и учить эту языковую ошибку эволюции?

Говоря все это, он широко улыбался, и еще сказал, что эта штука, которая погнала его из класса курить за велосипедным сараем, а не сидеть и зубрить падежные окончания, пожалуй, больше всего помогла ему добиться успеха, если это можно назвать успехом.

Я посмотрел на листок, который заканчивался надеюсь тебе понравилось Пора бежать — С[нечитабельная закорюка].

Я подумал: Мой отец — Вэл Питерс.

Он сказал: Но все-таки надо собраться и прочесть, она очень старалась, видно же.

Он сказал: Я даже рад, что на моих не давили и не заставили начать рано, они так быстро вырастают и все равно целыми днями торчат в школе, но ты совершил что-то потрясающее, я искренне это говорю, и мне очень важно, что тебе нравятся мои книги, я не просто языком болтаю, потому что по большому-то счету дело не только в том, сколько народу их купило.