Онлайн книга «Последний самурай»
|
Он сказал: Она тебе рассказывала… Я сказал: Она ничего не рассказывала. Я посмотрел в конверте, который назывался «Вскрыть в случае смерти». Она не знает… Он сказал: И что там? Я сказал, что толком ничего. Он сказал: Ты живешь здесь? Я не совсем понимаю — она же по-прежнему в Австралии, я на днях видел статью… Я сказал: Я тут у бабушки. Думал, он точно просечет. Он сказал: Ну конечно. Это я сглупил, куда ей было деваться. Он сказал: Так ты ходишь тут в школу? Ездишь к ней на лето? Я сказал, что в школу не хожу, работаю самостоятельно. Он сказал: Ясно. Он снова посмотрел на задачи, и улыбнулся, и сказал: И все равно возникает вопрос, мудро ли это? И вдруг он сказал: Расскажи мне, что ты знаешь про атом. Я спросил: Какой атом? Он сказал: Любой атом. Я сказал: В атоме иттербия 70 электронов, относительная атомная масса 173,04, первый ионизационный потенциал 6,254 электровольт… Он сказал: Я не совсем об этом. Об атомной структуре. Я подумал: Что будет, если я объясню структуру? Я сказал: Структуре? Он сказал: Расскажи, что знаешь. Я объяснил, что знаю, и объяснил, почему мне кажется, что нелогично утверждать, будто без электрического заряда мы ходили бы сквозь стены. Он рассмеялся и принялся задавать вопросы. Когда я отвечал верно, он смеялся; когда я не знал ответа, он объяснял, размахивая руками. Немножко похоже на передачу, только объяснения сложнее, а порой он писал математическую формулу на листке и спрашивал, понятно ли мне. Наконец он сказал: Надо отправить тебя в школу. Попадешь в хорошую школу — и тебе ничто не помеха. Уинчестер, скажем, — как тебе? Я сказал: А нельзя сразу в Кембридж? Он уставился на меня и снова рассмеялся, хлопнул по коленям. Он сказал: Да уж, наглости тебе не занимать. Я сказал: Вы сами сказали, что знаете студентов университета, которые так не умеют. Он сказал: Это правда, но они неважные студенты университета. Потом он сказал: Ну, все зависит от того, чем ты хочешь заниматься. Хочешь быть математиком? Я сказал: Я не знаю. Он сказал: Если хочешь — если ты уверен, — тогда вперед, чем скорее, тем лучше. Если хочешь заниматься естественными науками, тут есть и другие соображения. На бедного Кена посмотри. Я сказал: А что такое с Кеном? Он сказал: Ну ты посмотри на него! В том году урезали наше финансирование ЕКА, поэтому «Гершеля» [126] ему не видать. Ему не видать «Гершеля», его студентам не видать «Гершеля», они в тупике, пытаются хоть где-нибудь зацепиться, сам понимаешь, какие они теперь подадут отчеты о научной работе, им же правительство отрубило все возможности заниматься научной работой, а какое, по-твоему, финансирование они получат, если научной работы им не светит? Он смотрел очень серьезно — он так же смотрел, когда писал на листке формулы, которых большинство людей не поймет, чего он и ожидал. Он сказал: Любая наука дорога, а астрономия дороже почти всех. Он сказал: Дороже почти всех, и у нее меньше шансов получить деньги от промышленности. Он сказал: Если тебе нужны сотни миллионов фунтов, рано или поздно придется разговаривать с людьми, которые не понимают, чем ты занимаешься, и понимать не желают, поскольку в школе ненавидели естествознание. Ты попросту не можешь себе позволить от них отгораживаться. Мне пришли в голову два возможных ответа. Во-первых, что я вовсе не отгораживаюсь, потому что занимаюсь в Клубе дзюдо для мальчиков в Бермондси. Во-вторых, что понятно. Я сказал: Понятно. Он сказал: Ты так говоришь, но ты не понимаешь. Ты думаешь, раз ты умный, поймешь что угодно. Вряд ли тебе грозят трудности с такими вот вещами, — и он глянул на мои листки. Но нужно научиться понимать другие вещи, в которые почти невозможно поверить. Если не научишься верить в них сейчас, потом будет поздно. Почти невозможно было поверить, что он взаправду это говорит. Нобелевский лауреат считает, что я способен на все. Нобелевский лауреат радуется, что я его сын. И он, пока говорил, хоть и говорил серьезно, то и дело расплывался вдруг в улыбке, словно приберегал ее для сына, которого всегда хотел и никогда не имел. Он был блестящ и считал, что я тоже блестящ. Он походил на кинозвезду и считал, что я его копия. Он не проверял, знаю ли я столицы, он говорил со мной о том, чего стоит самая дорогая наука во вселенной. И я думал: ну, если он хочет быть мне отцом, отчего ему не быть мне отцом? А потом я думал, что в любую секунду он решит проверить меня на лагранжианы и поймет, что я все-таки ему не сын. Он сказал: Надо уметь поверить… Дело не только в том, что люди, которые выписывают чеки, не любят науку. Они избраны людьми, которые не любят науку. О них пишут газеты, которые редактируют бесчисленные обыватели, способные изредка прочесть абзац про динозавров. Надо уметь поверить, что газеты, рапортующие о решениях этих людей, готовы ежедневно публиковать астрологический прогноз, и ни издатели газеты, ни ее читатели не считают, что прогноз этот совершенно беспочвен. Он сказал: Надо понимать, что попросту нельзя себе позволить вести себя так, будто имеешь дело со взрослыми людьми. Ты имеешь дело не с людьми, которые хотят понять, отчего то или это берет и работает так-то. Ты имеешь дело с людьми, которые хотят, чтобы ты вновь возжег в них детский восторг чуда. С людьми, которые хотят, чтобы скучную математику ты выкинул, потому что она мешает возжиганию… Зазвонил телефон. Он сказал: Прости, минутку. Он взял трубку. Сказал: Да? Нет-нет, вовсе нет, по-моему, все прошло неплохо, мне кажется, тут нам не о чем беспокоиться. Он обещал что-то мне написать к концу недели, у тебя пара дней на передышку. Краткая пауза, потом он рассмеялся. Сказал: Даже не жди, что я на это отвечу, — нет-нет, просто давай побыстрее. Ага. Пока-пока. Он вернулся. Он хмурился и слегка улыбался. Он сказал: Есть такая дешевая издевка над христианскими фундаменталистами — дескать, если вы считаете, что Библия — буквально Слово Божье, а Слово Божье важнее всего на свете, как можете вы не учить язык, который Господь избрал для изначального своего текста, и если вы считаете, что существует Творение и это важно, оглядитесь вокруг — вы увидите, на каком языке оно думает. Оно миллиарды лет думает математикой. Само собой, если добраться до сути, никто не перещеголяет религиозных в чистейшем и необузданном презрении и к Творцу, и к Творению… |