Книга Воспоминания воображаемого друга, страница 12 – Мэтью Грин

Тридцать один. Я знаю.

Я не вижу Грэм.

Мне хочется подойти к Меган и спросить, не перестала ли она верить в своего воображаемого друга.

— Не перестала ли ты верить в девочку с жесткими волосами, которая была твоим другом, когда ты не могла ничего толком сказать и все над тобой смеялись?

— Не забыла ли ты о своем друге, как только перестала заикаться?

— Не заметила ли ты, как она побледнела?

— Не убила ли ты моего друга?

Меган меня не услышит. Я не ее воображаемый друг. Ее друг — Грэм.

Была Грэм.

Тут я вижу ее. Она стоит всего в нескольких шагах от Меган, почти у стены, но ее едва видно. Я смотрел на окна прямо сквозь нее и даже не заметил. Ее как будто очень-очень давно кто-то нарисовал на окне, и с тех пор картинка сильно поблекла. Скорее всего, если бы она не моргнула, я бы ее не заметил. Именно движение я увидел первым, а не Грэм.

— Не думала, что ты меня заметишь, — говорит она.

Я не знаю, что сказать.

— Все нормально, — говорит Грэм. — Я понимаю, что тебе тяжело на меня смотреть. Сегодня утром, когда я открыла глаза, сама не увидела свои руки. Я подумала, что исчезла.

— Не знал, что ты спишь, — говорю я.

— Конечно сплю. А ты нет?

— Нет.

— А что тогда ты делаешь, когда Макс спит?

— Сижу с его родителями, пока они не лягут спать, — говорю я. — А потом иду гулять.

Я не рассказываю Грэм о том, что хожу на автозаправку, в закусочную «Дугис», в больницу и в полицейский участок. Я никогда не рассказываю своим знакомым воображаемым друзьям о своих прогулках. Мне кажется, что они принадлежат только мне. Это — мой личный мир.

— Вот это да, — говорит Грэм.

Я впервые замечаю, что голос тоже начинает исчезать. Он теперь тихий, как будто она говорит из-за двери.

— А я и не знала, что ты не спишь. Сочувствую.

— Почему? — спрашиваю я. — Что хорошего в том, что спишь?

— Когда спишь, видишь сны.

— Ты видишь сны? — удивляюсь я.

— Конечно, — говорит Грэм. — Сегодня ночью мне снилось, будто мы с Меган близнецы. Мы играли в песочнице, и я могла трогать песок. Я могла брать его в руки и просыпать сквозь пальцы, точно так же, как Меган.

— Не могу поверить, что ты видишь сны, — говорю я.

— А я не могу поверить, что ты не видишь.

Потом мы целую минуту молчим.

Мальчик по имени Норман за партой в первом ряду рассказывает о том, как побывал на экскурсии в тюрьме «Олд-Ньюгейт». Я знаю, что такое тюрьма, так что понимаю, что Норман обманывает. В тюрьмах не бывает детских экскурсий. Но я не могу понять, почему миссис Пандольф это не прекратит.

Если бы миссис Госк слышала сейчас Нормана, она бы сказала:

— Стыд и позор! Пусть все девчонки и мальчишки знают имя нашего врунишки!

Норману пришлось бы сказать правду.

Норман держит в руке кусок камня и говорит, что это камень из тюрьмы. Он говорит, что это медная порода. Еще одна чушь. Порода бывает у собак. Как же Норман мог взять в тюрьме породу?

Но ему удается всех обмануть, и все в классе хотят потрогать камень, хотя Норман, скорее всего, нашел его на игровой площадке. Даже если он нашел его в самом деле в тюрьме, то это все равно обыкновенный камень, а не порода. Почему всем так интересно его потрогать? Миссис Пандольф приходится просить всех сесть на место и успокоиться.

Когда миссис Госк хочет успокоить учеников, она говорит: «Перестаньте ерзать, не то трусы собьются». И всем сразу становится смешно.

Миссис Пандольф еще раз велит всем сесть на место. Она обещает, что, если дети будут вести себя тихо, у каждого будет возможность потрогать камень.

Мне хочется им крикнуть: «Это же просто дурацкий камень!»

И вся эта ерунда творится, когда умирает мой ДРУГ.

— Когда будет контрольная? — наконец спрашиваю я у Грэм.

— Наверное, после Нормана, — отвечает Грэм, голос у нее стал еще тише, как будто теперь она стоит уже за тремя дверями. — Миссис Пандольф обычно устраивает контрольную сразу после доклада.

Так и есть. Норман заканчивает врать про тюрьму, и все получают возможность дотронуться до камня, и наконец миссис Пандольф раздает листки разлинованной бумаги для контрольной.

Во время контрольной я стою в конце класса, а Грэм стоит рядом с Меган. Она почти прозрачная. Когда она не шевелится, ее едва видно.

Я надеюсь, что Меган сделает хотя бы одну ошибку. Она плохо умеет писать, но Грэм говорила, что иногда та писала контрольную без ошибок. Если Меган сегодня напишет все слова правильно, у нас не останется времени на то, чтобы придумать новый план.

Кажется, будто Грэм может исчезнуть в любую секунду.

И вот — наконец-то! Миссис Пандольф говорит слово «гигант», Меган пишет его на своем листке. В следующую секунду Грэм наклоняется к Меган и что-то ей говорит. Меган, наверное, написала «е» вместо «и», а у меня даже голова идет кругом от радости, когда я вижу, как она стирает слово и пишет заново.

Через три слова это повторяется, на этот раз заданное слово — «сюрприз». К концу контрольной Грэм помогла Меган написать правильно пять слов. Я стою в конце класса и жду, когда она начнет снова оживать в воображении Меган. Еще чуть-чуть — и я увижу ее, как раньше. Она вот-вот станет прежней.

Я жду.

Грэм ждет.

Контрольная закончилась.

Мы сидим за партой в конце класса. Мы смотрим друг на друга. Я жду той секунды, когда можно будет подпрыгнуть и закричать: «Получилось! Ты возвращаешься!»

Миссис Пандольф переходит к математике, а мы все еще ждем.

Но все остается по-прежнему. На самом деле мне кажется, что Грэм продолжает исчезать. Она сидит в трех футах передо мной, а я ее почти не вижу.

Хотел бы я, чтобы это все было из-за того, что меня обманывают глаза. Но я понимаю, что это правда: Грэм продолжает исчезать. С каждой секундой она становится все прозрачнее и прозрачнее.

Я не могу сказать ей об этом. Я не хочу говорить ей о том, что наш план не сработал, потому что он должен был сработать. У нас должно было получиться.

Но не получилось. Грэм исчезает. Ее почти уже нет.

— Не получилось, — наконец говорит Грэм. — Я все понимаю. Все нормально.

— Должно было получиться, — упрямо говорю я. — Она написала все правильно только потому, что ты ей подсказывала. Ты ей нужна. Теперь она об этом знает. Должно было получиться.

— Не получилось. Я знаю. Я это чувствую.

— Это больно? — спрашиваю я и сразу жалею, что спросил.