Книга Судьба попугая, страница 54 – Андрей Курков

По второму стакану чая уже не пили. Просто в заварочный осадок разлили из бидончика красного вина. Подстаканники Тверин убрал.

— Давай за победу! — предложил он.

Выпив, Добрынин узнал вкус. Это было то самое вино, которое они вместе с «разноглазым» Куриловцем укатывали.

— Из чего они его сейчас делают? — недоуменно произнес товарищ Тверин, не выпив и полстакана. Снова помолчал немного.

— А старший лейтенант Волчанов тут сейчас, в Кремле? — нарушил молчание народный контролер.

— Тут, тут он, — товарищ Тверин вздохнул. — Только он теперь младший лейтенант. Разжаловали… — Я тебе не говорил, — сделав паузу, продолжил хозяин кабинета. — В общем, спасибо моей болезни, что сейчас я живой…

Добрынин посмотрел на Тверина с испугом и непониманием.

— Проверка тут у нас очередная на преданность была. Как обычно, график составили, каждый знал, когда кому идти… Мне как раз идти надо было, а тут печень прихватило, и я позвонил, сказал, что через пару дней пройду это ПНП, а вместо меня другие пошли… И вот троих там убило… электричеством убило. Сказали, что замыкание… Хорошо, хоть под шумок удалось пропустить ПНП вообще в тот раз, теперь только через три месяца… Вот за это замыкание Волчанова и разжаловали…

Рассказывая, товарищ Тверин разволновался. Взял в руку стакан с недопитым вином — вино чуть не расплескалось. Выпил.

— Надоело… — едва уловил ухом Добрынин прошептанное с выдохом слово.

— Хочешь его увидеть? — очнувшись через пару минут, спросил Тверин.

— Да.

— Что-то я еще хотел тебе сказать? — Тверин глянул в белый потолок. — Тут еще в кабинете муравьи завелись. Приходится сахар в две банки упаковывать… Да! Тут два письма тебе от семьи. Разрешили выдать тебе для чтения, чтобы в курсе был…

Из той же высокой стопки бумаги вытянул товарищ Тверин тонкую синюю папочку, развязал тесемки и подал народному контролеру разглаженные листы письма. А сам тут же вышел.

В первом письме Маняша рассказывала о тяжелой, полной слез и обид жизни в сибирской эвакуации. Жила она там с детьми в доме сосланного украинского кулака. Писала, что сама кулацкая семья каждый день ест картошку, а им только картофельные очистки перепадают, из которых Маняща детям похлебку варит. В селе этом никто их, эвакуированных, не любит. Даже называют их нарочно «выковыренными» чтоб им обиднее было. Дочитал Добрынин первое письмо, и сердце в комок сжалось. А тут еще при внимательном взгляде на исписанный чернилами листок заметил народный контролер, что некоторые чернильные буквы как бы «поплыли» и в тех местах проступили будто высохшие капли.

«Слезы!» — понял Добрынин и сжал до боли зубы.

Взялся за второе письмо — и тут отлегло на душе. Писала во втором письме Маняша, что на ее жалобу приехал в село военный проверяющий, быстро во всем разобрался, приказал кулацкую семью, у которой Маняша с детьми жила, сослать еще дальше, на какие-то необитаемые речные острова, а все их хозяйство вместе с погребом, заполненным картошкой и соленьями, и козой отдал ей, Маня-ше. И теперь живут они с детьми хорошо и сытно, и соседи обзывать их «выковыренными» перестали, ходят теперь к ним на чай и гостинцы детям приносят, испугались, видать!

С удовольствием дочитал Добрынин второе письмо, совсем успокоился и даже обрадовался. Все-таки Родина любит его и ценит, и о семье его заботится. А значит надо еще больше для Родины делать, еще больше любить ее.

Товарищ Тверин все не возвращался. А за окном уже темнело.

Решил народный контролер попробовать самому отыскать своего друга и товарища Волчанова. Для смелости, да и для успокоения взбудораженных мыслей налил он себе в стакан еще вина из бидончика, выпил и пошел к двери.

Уже выйдя в коридор, Добрынин столкнулся с возвращавшимся товарищем Твериным.

— Уходишь? — спросил Тверин.

— Да вот… хотел Волчанова увидеть…

— Товарищ солдат, — обратился тут Тверин к охранявшему его кабинет красноармейцу с автоматом. — Проводите товарища Добрынина к товарищу Волчанову, а то еще заблудится!

— Слушаюсь! — рявкнул солдат, и тут же гулкое коридорное эхо разнесло слово-выстрел в звуковые клочья.

— Да, Паша! — остановил Добрынина голос товарища Тверина. — Война скоро кончится! Только что решено было победить в апреле-мае будущего года! Позвони мне завтра!

— Хорошо, — пообещал народный контролер. Волчанов, увидев Добрынина в дверях кабинета, просиял, вскочил из-за стола, вышел навстречу.

И они обнялись, как друзья, не видевшие друг друга долгие годы.

— Посылку получил? — сразу же спросил младший лейтенант.

— Да, и посылку, и письмо… товарищ Волчанов…

— Ну ты что, — младший лейтенант сделал шаг назад. — Какой я тебе товарищ, я же друг твой! Или забыл, как мы тогда договорились? Я.Тимоха! А ты — Паша! Вспомнил?

И тут же Тимофей Волчанов рассмеялся, заметив, что его деланная строгость была Добрыниным воспринята всерьез.

— Голодный? — спросил младший лейтенант.

— Ну… чай я уже пил с товарищем Твериным.

— Ага, — Тимофей кивнул. — Значит ничего не ел! Старик никого не кормит! Ну, погоди!..

И Волчанов вышел в коридор, что-то кому-то сказал и вернулся.

— Счас сделают! А ты пока садись, рассказывай, что делал, кого видел!

Только начав рассказывать, понял народный контролер, что отяжелел его язык после вина. Трудно было проговаривать слова, особенно длинные. Но, к своей радости, заметил Добрынин, что даже если и выговорит только полслова — все равно Тимофей кивает, мол, понял. На рассказе про японцев Волчанов перебил Павла.

— Не вышло… — сказал он грустно. — Ни хрена не вышло… Поторопились они, вот их всех арестовали и казнили…

— Как казнили? — удивился народный контролер.

— Головы всем отрубили…

— И той японке? — с испугом в голосе спросил Павел.

— И ей… — Тимофей кивнул.

— Что ж они, сволочи… бабе… голову рубить? — голос Добрынина притих. — Не могли по-человечески? Ну расстреляли бы или повесили… А голову зачем?..

— Да ладно, — Волчанов махнул рукой. — Что плакать-то? Я сам, когда узнал, честное чекистское — плакал. Такая уже у меня и мечта была, чтобы вот жила рядом с нами Японская Советская Социалистическая республика… А теперь… война помешала… если б…

В кабинет без стука вошел солдат с железным подносом. Поставил поднос на стол. На подносе чайник, два стакана в подстаканниках, тарелка с бутербродами: с сыром и колбасой.

— Ну все, успокойся! — сказал Волчанов. — Им не поможешь, а нам еще жить и работать!.. Память мы их увековечим. Будут теперь и улицы, и переулки, и корабли… Давай поедим!

Вино размягчало Добрынина изнутри. Даже жевать бутерброды было ему трудно, но вкусный сладкий чай помогал поглощению пищи, смывая единым потоком все застревавшие во рту крошки в желудок.