Онлайн книга «Последняя любовь президента»
|
– Пошли к американцам! – предложил Гусейнов. – В «Аризону», что ли? – Ага! Пройдясь по Набережно-Крещатицкой, мы свернули во дворик ресторана, и там при уютном, но ярком освещении я обратил внимание на неожиданную безукоризненность вкуса моего старинного приятеля. Костюмчик, как говорится, на нем не просто сидел, а сидел с гордостью. Туфли, рубашка, галстук – все по последней моде. Видно, следит за картинками в мужских журналах! – Девушка, нам самый лучший столик! – сказал он официантке, приподняв обе согнутые в локтях руки на уровень плеч. Он словно показывал девушке невидимый арбуз, крепко удерживая его ладонями. Девушка молча привела нас к деревянному столу в левом углу ресторанного зала. Повернулась, чтобы принести меню. – Девушка, как вас зовут? – остановил ее Гусейнов. – Вита! – Дорогая Вита, не надо нам меню! Я не люблю читать! Скажите лучше: что у вас самое дорогое и самое вкусное? – А если цена со вкусом не совпадет? – совершенно разумно спросила девушка. «Молодец девчонка!» – подумал я. – Тогда что у вас самое вкусное? – Баранина по-аргентински. – Две порции и салатов разных! Ты не против? – Он обернулся ко мне. – Если ты угощаешь, то не против! – Конечно, я угощаю! Это же ты меня нашел! Я должен быть благодарен! Что пьем? – К баранине? Хорошо бы чилийское или аргентинское красное. – Нет, вина не могу. Коран не разрешает. Я буду водку! А тебе возьмем вино! – Ты же полчаса назад был неверующим? – удивился я, и на лице моем заиграла ехидная улыбка. – Я неверующий, но мусульманин. Понимаешь? – А портвейн раньше пил за милую душу! – вспомнил я. – Раньше можно было, раньше в СССР все были равны и пили на равных! Гусейнов заказал бутылку чилийского вина и бутылку водки «Немирофф». Я тревожно посмотрел на часы – восемь, начало девятого. Позвонил по мобильному Светлане, попросил не ждать меня и ложиться спать. – Ты где, опять на новоселье? – спросила она, но в голосе у нее не было раздраженности. – Нет, я старинного друга встретил, мы с ним в ресторане на Набережной. На Подоле. – Я на мгновение отвел руку с мобильником от лица и попросил Гусейнова: – Скажи что-нибудь приятное моей жене, чтобы она не беспокоилась! Он взял мобильник. – Добрый вечер, меня зовут Марат Гусейнов! Я вашего мужа с детства знаю, с его первого привода в милицию! Мы тут только вдвоем, ни одной женщины рядом. Слово кавказца! Вот! Спокойной ночи! Он вернул мне мобильный. Я сказал Светлане еще пару нежных слов, и мы попрощались. – Красивая? – спросил он, кивая на мобильный, лежавший теперь на столе. – Конечно, красивая. Мы ждем ребенка, точнее – двойню. Скоро! – С меня коляска! – пообещал Гусейнов. Сначала перед нами появились две заказанные бутылки, а через пять минут и две большущие тарелки, буквально заваленные мясом. Во всяком случае мяса на них было больше, чем картошки фри. – Я ж тогда уехал обратно, в Дагестан, – рассказывал Гусейнов, жуя баранину. – Устроился в милицию и дорос до полковника – у нас это легче, чем тут! А потом в Чечне началось, а у нас аукнулось. Начали милиционеров взрывать, министров. Стало неспокойно. Я сказал отцу: хочу обратно в Украину. Он разрешил. Деньги кое-какие сюда привез. Квартиру купил на Чоколовке. Фирму открыл. Нормальная жизнь, можно уже думать и о семье! Я слушал его и думал: неужели он не помнит тот последний зимний день, а точнее вечер, после которого мы больше не виделись? Неужели он не помнит, как бросил меня пьяного где-то на берегу Труханова острова? Неужели не помнит цоканья пустой водочной бутылки, катящейся по обледенелому и покрытому снежной коркой Пешеходному мосту? – Ты вот уже женился! Уже двойню ждешь! Это правильно, – продолжал он. – Это по-мужски! Мы чокаемся: я – бокалом действительно хорошего, тяжелого красного, а он – рюмкой водки. – Давай за дружбу! – вдогонку предлагает он тост. – Давай, – с прохладцей в голосе соглашаюсь я. Потом он вдруг замечает эту прохладцу и в моих глазах. Постепенно в нем зреет вопрос. И наконец: – Слушай, а ты будто не рад? – Да рад я, только все время спросить тебя хочу… – Спрашивай! – Ты помнишь нашу последнюю встречу? Зимой восемьдесят пятого? Не помнишь? – Зимой? Восемьдесят пятого? – переспрашивает он. – Это когда меня из ментовки турнули? – Да. И мы с тобой вдвоем отмечали это событие. Пили водку на Пешеходном мосту. А потом ты меня бросил пьяного! Не помнишь? У Гусейнова шевелятся губы, словно он что-то проговаривает, какую-то мусульманскую молитву. И взгляд его глаз направлен внутрь. Может, он действительно ничего не помнит? – Понимаешь, – он возвращает взгляд на меня, и я замечаю в его глазах чувство вины. – Стыдно очень. Помню. Я этот вечер часто вспоминал! Я рыгать начал с моста. Перегнулся. А потом, когда отпустило, обернулся и вижу, что ты туда, к острову идешь. Снег падал. Я и подумал: хрен с тобой! Извини, так и подумал, до сих пор помню! Думаю, если за тобой пойду – точно замерзну насмерть. Думал, ты все-таки местный, тебя кто-нибудь да подберет, а меня, кавказца, оставят как собаку!.. Я слушал и удивлялся. Удивлялся его хорошей памяти, но еще больше – его смелости. Признаваться мне в этих мыслях – все равно что самого себя обливать грязью. – Если можешь, прости! Выпьем на брудершафт, станем братьями! Никогда такого больше не будет! Клянусь мамой! – Знаешь, – заговорил я, отставив недопитый бокал с вином в сторону. – Ты помнишь больше, чем я. Но тогда, зимой, если б один старик-еврей меня случайно не заметил, мы бы тут не сидели. Мы с тобой вообще бы только там, – я показал вверх, на невидимое отсюда небо, – встретились! Я в прорубь провалился на берегу. Мог бы до сих пор на дне лежать… Последние мои слова были полны холодного металла, мне самому стало страшно. И Гусейнов смотрел мне в глаза, не мигая. – Что мне сделать? Скажи! Зачем в себе так долго обиду хранить! Так нельзя! – В его голосе прозвучало беспокойство. – Мы же оба пьяные были. Ты бы меня тоже мог там бросить! – Наверно, мог бы, – согласился я. – Но вышло все наоборот. Ты меня бросил! – Ну что надо сделать, чтобы ты меня простил? Хочешь – ударь! – Давно хочу, – признался я. Гусейнов налил себе еще одну стопку водки, выпил залпом. Оглянулся по сторонам. – Только давай не здесь, здесь некрасиво. Иностранцы сидят! |