Онлайн книга «Вопрос Финклера»
|
— Между кем? — Между евреями. — Это смотря какие евреи. — Я хочу сказать: типа как у голубых. Вы можете сразу отличить еврея от нееврея? — Не всегда. Я, например, редко ошибусь, приняв гоя за еврея, но вполне могу не распознать еврея при первом общении. — А как ты это определяешь? — Трудно сказать. Нет какого-то четкого критерия, тут всего понемногу: черты лица, мимика, жестикуляция, манера речи. — То есть это расовые признаки? — Я бы не назвала их расовыми. — Религиозные? — Нет, уж точно не религиозные. — Тогда что? Она не могла объяснить. — Но связь все-таки существует? — Я же сказала, не всегда. — А с Сэмом? — Что такое — с Сэмом? — С ним у тебя существует связь? Она устало вздохнула. Она вздыхала и позднее, когда Треслав снова задавал этот вопрос — во второй и в третий раз. Правда, в третий раз причиной вздоха были не только его беспочвенные подозрения. Дело в том, что как раз накануне Сэм неожиданно явился к ней в музей. Прежде он ничего подобного не делал, и она не знала, чем объяснить этот визит. Создавалось впечатление, что Финклер материализовался из разговоров Треслава, из его настойчивых напоминаний. В первую минуту она буквально разинула рот от удивления, чем, должно быть, удивила и самого гостя. — Какими судьбами? — спросила она, пожимая протянутую руку. Правильный ответ был ей уже известен: появление Финклера было предопределено страхами ее возлюбленного. — Я проезжал мимо и вдруг подумал: почему бы не заглянуть в музей? — сказал он. — Посмотреть, как идут дела. Джулиан здесь? — Нет, он в последнее время не приходит. Ему здесь нечем заняться, пока мы в таком разобранном виде. Финклер оглядел застекленные стенды, стенную роспись, ряды дисплеев с наушниками. На дальней стене он заметил увеличенный фотоснимок, кажется сэра Исайи Берлина вместе с Фрэнки Воаном. [115] Хотя эти двое вряд ли могли попасть в один кадр. — А по-моему, все выглядит вполне собранным, — сказал он. — Одна видимость. Еще ничего не подключено. — Значит, я сейчас не могу проследить свою генеалогию по базе данных? — Я не знала, что вы этим интересуетесь. Финклер пожал плечами в знак того, что и сам толком не знает пределов своим интересам. — Могу я рассчитывать на небольшую экскурсию? — спросил он. — Или вы слишком заняты? Она взглянула на часы: — Разве что минут на десять. Но обещайте не воспринимать увиденное с таким сарказмом, как в прошлый раз, когда мы затронули эту тему. Еще раз напоминаю: это не музей холокоста. Он улыбнулся, и Хепзиба отметила про себя, что он не так уж несимпатичен. — А хоть бы и холокоста, — сказал он. 2 Когда Треслав сказал Хепзибе, что Финклер выглядит одиноким, он не стал уточнять, на чем основывалось это его впечатление. А основывалось оно, помимо собственного страха Треслава перед одиночеством, на эсэмэске от Альфредо следующего содержания: «видел твоего крейзанутого телеголовастика он шел снимать блядей удивлен что тебя с ним не было». Треслав ответил: «откуда ты знаешь что он шел снимать блядей?» Альфредо потребовалось два дня, чтобы снизойти до пояснения: «у него язык свисал до пупа». Треслав набрал текст: «ты не мой сын», но не отправил это послание. Он не хотел давать Альфредо повод пройтись насчет его отцовской состоятельности. Что касается Финклера — оставляя в стороне подозрения, — то Треславу было его очень жаль, если низменные инсинуации Альфредо имели под собой основания, и жаль вдвойне, если они не соответствовали истине. Так или иначе, Финклер выглядел несчастным человеком, оставшимся без домашнего тепла, к которому хочется возвращаться, и без жены, о которой нужно заботиться. Это воистину тяжко — потерять женщину, которую ты любил. 3 — Я думаю, это всего лишь твои фантазии, — сказал Либор. Треслав пригласил его полакомиться сэндвичами с солониной в заново открывшемся «Нош-баре» [116] на Уиндмилл-стрит. Много лет назад Либор приводил сюда Треслава и Финклера в процессе приобщения юнцов к тайным прелестям лондонской жизни. В ту пору сэндвич с солониной в Сохо символизировал для Треслава проникновение в запретный мир космополитического обжорства и разврата. У него возникало такое чувство, будто они перенеслись в эпоху заката Римской империи, пусть даже сэндвичи с солониной и не входили в меню древнеримских чревоугодников. А сейчас Треслав задумывался уже о другом: что, если это закат его собственной жизни? Для Либора такой вопрос был куда более уместен. Старик тщательно отделял куски засоленной говядины от ломтей ржаного хлеба, который плохо переваривался его желудком, а отделив, потом так и не попробовал мясо. Он не попросил горчицы. Он отказался от маринованных огурчиков. Он теперь уже не ел, а только перекладывал пищу с места на место. В былые годы он бы ежеминутно поглядывал в окно, на дефилирующих по улице живописных представителей богемы. Сейчас он смотрел на все как сквозь закрытые веки. «Похоже, я зря привел его сюда», — подумал Треслав. Но эта встреча, если честно, задумывалась им не ради Либора и ностальгических воспоминаний. Она была в первую очередь нужна самому Треславу. — С какой стати мне фантазировать? — спросил он. — Я счастлив. Я влюблен. И, как мне кажется, не безответно. Откуда в таком случае берутся эти страхи? — Оттуда же, откуда всегда, — сказал Либор. — Это слишком чешская мысль, чтобы я уловил ее с ходу. Ты можешь пояснить? — Все наши страхи приходят оттуда, где таится ожидание конца времен. — Это еще более по-чешски. Я вовсе не ожидаю конца времен. Либор улыбнулся и накрыл его руку дрожащей старческой ладонью. Это движение, исключая старческую дрожь, напомнило ему аналогичный жест Хепзибы. Почему все норовят похлопать или погладить его по руке? — Друг мой, все эти годы, сколько я тебя знаю, ты ожидаешь конца времен. Ты готовишься к нему всю жизнь. И Малки заметила это в тебе уже при первом знакомстве. Она сказала, что тебе не нужно даже слушать Шуберта, поскольку ты и без того вполне созрел. |