Онлайн книга «Будущее»
|
— Какая еще история? — Меня покачивает, я расставляю руки в стороны, будто канатоходец. — С корреспондентом новостей. — Что за бред? Давай сюда бутылку. — Она — корреспондент новостей. Ее зовут Кьяра. По-итальянски это значит — «светлая», — сообщает мне Базиль. — Погоди! — Я с трудом навожу на него указательный палец. — Ты что, правда подцепил где-то бабу?! Ты встречаешься?! — То есть репортером она была раньше. Сейчас ее вышвырнули с работы. Сказали, что она сдает. Морщины, вид усталый… Грудь не та. — Она не проститутка?! Ты встречаешься с женщиной! Кретин! Псих! — Я ей твержу: нету морщин в мире лучше. Я обожаю морщины твои. Каждую. Все. И особенно эти — у глаз. И нет эшафота желанней, чем эта ложбина между грудей твоих спелых. Для головы моей глупой — она подходит как раз. Ты лишь позволь к ней мне губами прижаться — и дожидаться ножа. Если любовь — гильотина, пусть рубит меня. Если умру — значит, жил. — Базиль! Ты рехнулся?! Базиль! — И она мне: «Ну что ты за дурак такой?» Вот и вся история, парень. — Заткнись, ясно? Я не хочу это знать. Это трибунал! И если я не донесу на тебя — тоже трибунал! Это между тобой и этой… Зачем ты мне это рассказываешь? — А кому мне еще об этом рассказать? Элу? Я дышу, кусаю щеку изнутри, чтобы протрезветь, но текила пропитала уже все мои клетки. — Почему у нее морщины? — У нее морщины и очаровательный сынишка трех лет от роду. Его зовут Чезаре. Я научил его называть меня «дядя Базиль», но пару раз он оговорился и сказал: «Папа». Вот конфуз был. — Ты спишь с уколотой? — Меня тошнит от ужаса; он словно только что признался мне в том, что у него рак в последней стадии. — Кьяра. Я ее люблю. Ты же никому не скажешь? — Нет. Нет, конечно, нет! Но… Я не хочу это знать! — Тебе надо это знать, Семьсот Семнадцать. Извини. — Зачем?! — Без тебя мы с ней не сможем убежать. Мне нужно, чтобы ты меня прикрыл. — Ты рехнулся, — повторяю я. — Куда бежать?! Ты никуда от них не убежишь! Не смей даже думать об этом! — А что мне — смотреть, как она чахнет? Стареет? Сдать ее в резервацию? А в Панаме бессмертие, говорят, можно купить… Там на стариков хотя бы не смотрят, как на заразных… — Да просто брось ее! Брось, и Эл, может, просто забудет об этом! Я с ним поговорю! Я его правая рука! Скажи ей, что больше никогда не увидитесь! Поменяй ай-ди! — Я не могу. — Базиль мотает головой. — Не могу и все. — Слабак! — Ну да. — Он просто жмет плечами. — Я не супермен. Просто человек из плоти и крови. Живой. Могут у меня быть слабости? — Заткнись! Мне страшно за него — так страшно, как с интерната не бывало, с того самого дня, когда он спорил со стукачом Двести Двадцатым, отказывался клеймить свою мать, когда его забрали в склеп. — Неужели они тебя ничему не научили?! Ты никуда от них не денешься, Девятьсот Шесть! Никуда! У тебя даже паспорта нет! Они тебя схватят на границе, и тебе хана! Ты же знаешь! Кастрация и измельчитель! И нас, нас же заставят с тобой это делать! Базиль улыбается мне: — Ну ты можешь и не делать этого. Послушай меня, я все придумал. — Не хочу ничего слушать! — В Гамбурге есть люди, которые возьмутся вытащить нас отсюда. Кьяра знает их. В Небесных Доках. Немного мутные люди, конечно, — перевозят сюда нелегалов из России, но это единственный вариант. Проблема одна… — Заткнись! — За мной будут следить. Уже следят. Все передвижения секут. Поэтому и комм я тебя просил выключить. Если они поймут, что Кьяра и Чезаре — со мной, что мы едем в Гамбург… Мы можем ничего не успеть. Надо, чтобы ты взял их и поехал первым. — Я?! — Если что-то случится… По пути или в Доках… Что она сможет сделать? Кто-то должен их защищать. Вдруг Эл попытается… Вы отправитесь первой лодкой, когда границу пройдете, Кьяра даст мне сигнал. В Доках вечный бардак, за тобой никто не смотрит, вы проскочите! Я просто хочу быть уверен, что с ней все в порядке, что она в безопасности, прежде чем двину сам. Через сутки буду с вами. — С вами? С кем это — «с вами»? Базиль протягивает мне бутыль — почти пустую. — Давай уедем отсюда. Уедем, Ян. Уедем? …Воет бур, уничтожая берлинский Кино-Паласт; через пару дней тут будет грандиозный котлован, в него установят опоры «Нового Эвереста», нальют озеро эластичного цемента. Но пока что все здесь — обнаженный наполовину тряпичный экран, уставшая бронзовая люстра, осколки хрусталя на покореженном паркете, стоп-кадр Тосканы и бутылка «Картеля» на нас двоих. Качаю головой: — Они тебя найдут. Будет трибунал. Ты не убежишь от них, Базиль. Они тебя не отпустят. Женщина… На это они еще могут закрыть глаза. Раз, другой… Но дезертирство… — Ты ноешь, — отвечает он мне. — Давай поровну допьем, тут всего ничего осталось. И мы осушаем черную бутылку. Я уже не чувствую вкуса. — В Кодексе сказано, что служба в Фаланге — дело добровольное. Каждый имеет право… — Работа у якудза — дело добровольное! Ты слышал, чтобы хоть кто-то уходил со службы?! Я не поеду. Нет. Я не поеду. Базиль пьяно вздыхает: — Значит, придется мне одному рискнуть, раз ты зассал. — При чем тут «зассал»?! А?! При чем тут это?! Что я буду там делать, в твоем Панаме?! Тут у меня работа, дело, смысл! Карьера идет! — Карьера! — хмыкает он. — Да, карьера! Я, между прочим, зам звеньевого! — Еще сто лет — и станешь звеньевым! И вместо куба два на два на два у тебя будет куб три на три на три! — Почему это еще через сто?! — Слушай, парень… Мне кажется, ты все это слишком всерьез воспринимаешь. Слишком веришь во все это. — Что? Что — это?! — Все! Бессмертных, Фалангу, Партию… — Он, не удержавшись, рыгает. Меня это оскорбляет. — Если бы не Партия, перенаселение бы… Фаланга — единственный ее оплот. Все общество, вся идея вечной молодости… — Белый шум перекрывает мои мысли. — Я же говорю, не надо к этому так серьезно относиться! Вечная молодость, перенаселение, вся эта пурга. Знаешь, система стоит, пока все в нее верят. Они больше всего боятся, что люди задумаются. — Не о чем тут думать! Впервые за всю историю! Человечества! У нас есть вечная молодость! — Тебе-то на хрена вечная молодость? — Это благо! — Это бла-бла-благо. Хочешь трудиться акушером всю жизнь? Достойная мужика работенка: бабам аборты делать. Мечта, а не работа! |