Онлайн книга «Ларец Марии Медичи»
|
Гене вдруг томительно не захотелось ехать на дачу. Для самовара надо было наколоть лучинок, крапиву к обеду нарвать и ошпарить кипятком, гамак подвесить, воду натаскать из колодца и т. д. Сельская идиллия обернулась вдруг филиалом каторги. Это была утонченная месть города. Все то, чем Гена обычно с таким удовольствием занимался на даче в Малино, предстало вдруг в теневом облике. Что же поделать, если у человека улетучился вдруг душевный подъем? Гена зашел в телефонную кабину, опустил монету и снял трубку. Но железное беспощадное клацанье было ему ответом. Он нарвался на тот самый автомат-грабитель, из которого некогда Люсин пытался дозвониться Березовскому. Как лихорадочно пронеслось, отгорело это лето! Сухое и знойное… Какой грустью отозвалась вдруг в груди память о нем, как перехватила дыхание одна только мысль о Марии… Горькой полынью повеяло с синих и лунных полей, замирающим криком ночной электрички донеслось и грохотом колес отстучало мимо пустых, залитых мертвым фонарным светом дачных платформ. Все мимо и мимо, без остановки… Костер метался под ночным ветром, и дымные тени неслись по ее лицу. И еще студенческие практики вспомнились остро, экспедиции, бродяжничество, песня. Багульник горит, И бел его дым, И дышит огонь И жарко и пряно. Апельсиновой долькою в небе лежит Луна над курганом. И как расплывается, и как дрожит Она за туманом. И много разлук, И много дорог. Как тянутся птицы на юг караваном. Сплетение рук, И молчание плеч, И пальцев касанья Тревожны, как счастье негаданных встреч. Как боль провожанья. Пожар октября, И мартовский хмель. Но тянутся птицы сквозь бури и зимы, Так пусть ничего не уносит метель. Пусть в нас оседает и в нас остается, Не то позабудет конечную цель, Кто ждет не дождется, кто ждет не дождется, Но так суеверно умеет молчать. Кто ждет не дождется… Багульник горит, И бел его дым, И дышит огонь И жарко и пряно. Апельсиновой долькою в небе лежит Луна над курганом, И как расплывается, и как дрожит Она за туманом. Гена нашел другой автомат и позвонил Марии на работу. – Здравствуй, Мария! – Здравствуй. – Это я. – Я узнала. – Что ты думаешь делать сегодня вечером? – Еще не знаю. – Давай встретимся? – Зачем? – Ты спрашиваешь – зачем? Тогда и в самом деле незачем… – Ну, вот видишь. – Да, вижу… Ты была права. Ничего не получилось. – Да. Ничего не получилось. И не могло… – Почему же не могло, Мария? Почему? Что же все-таки случилось? – Ничего. Ты же знаешь, что ничего. Просто не судьба. Понимаешь? Обыкновенная не судьба. – Это чертовски обидно и… больно, откровенно говоря. – Я понимаю. Прости. – Чего ж тут прощать? Никто не виноват. Просто так получилось. Для тебя это не судьба. – А для тебя? – Боюсь, что у меня это чуточку серьезней, Мария… – Прости. Я всегда буду тебе хорошим другом… Да, я подумала сейчас, что, в сущности, ничем не занята сегодня, и, если ты хочешь, мы могли бы что-нибудь придумать. – Ах Мария, Мария, святая душа! Не надо так, не надо, матер долороза. Не жалей ты меня, идиота, не надо… Это худшее из того, что у нас могло бы быть. – Дурак ты, Генка, какой ты еще дурак! Но когда-нибудь ты поймешь, что жалость – это самое лучшее в человеке… – Мне позвонить тебе еще? – Как хочешь. – А ты, что ты скажешь? – Я скажу: до свидания. – Не прощай? – Не люблю мелодрамы. – Спасибо тебе. – За что? – За все. За все, понимаешь? Но, главное, за то, что ты не даешь мне – как бы это сказать поприличней? – сжечь корабли. – Я не даю? Глупый! Это ты сам себе не даешь! Я всего лишь тебе не мешаю. – Но это так много! – Не знаю… Я не хочу для тебя ни вот столечко беды! Понимаешь? – Но то остается в силе? Ты понимаешь, о чем я говорю? То остается в силе? Со временем ничего не изменится? – Опять ты меня загоняешь в тупик! Ты неисправимый максималист. Но откуда я могу знать, что случится со временем. Откуда? Я знаю только то, что творится со мною сегодня и было вчера. Так мы никогда не соскользнем с этих замкнутых рельсов. – Все же скажи. – Ты уверен, что так будет лучше? – Для кого? – Для тебя, разумеется, только для тебя. – Тогда все понятно, можешь не отвечать… Ведь все понятно? – Да. – Ну вот видишь?.. От себя не убежишь, Мария. Я знаю, что через минуту стану проклинать себя, но я говорю… Понимаешь? Я говорю: прощай. – Хорошо, пусть так и будет. Прощай, Генка. Вот, собственно, и все. Как удивительно подходит к тебе твой гороскоп, Генка! Как стремительно летишь ты к любви и успехам, ребенок, которому не суждено стать взрослым, и судьба ковровой дорожкой стелется перед тобой. Но когда твой увлекающийся друг, когда этот дурак Березовский определил твои звезды, разве не выглядело все немножко иначе? Возвышенность, нежность, стремительность и победы, как говорили наши предки, на амурном поприще? Разве не влез ты в свой гороскоп, как в готовый костюм номер 52, третий рост? И разве не пришелся тебе он впору, как и миллионам других мужчин? Но тогда ведь все еще только длилось. Прогулки, музеи, кино, пляжи, байдарка, палатка, гитара… И как знать: может быть, и сегодня все бы осталось по-прежнему, не будь того разговора у раздуваемого ночным ветром костра? Не надо выяснять отношений, тридцатилетний Генка, особенно если сердце подсказывает, что нечего выяснять… Багульник горит, И бел его дым… Вот и кончается твое лето. Желтеющим лесом и колкой стерней на полях, звездным августовским дождем. Но еще не исчерпан до конца этот вторник, это пятнадцатое число… И ничего же не случилось в конце концов. Ну, поставлена еще одна точка там, где и без того чернеют пни многоточий. Жизнь-то ведь не кончается… Надо все-таки ехать в Малино помочь матери по хозяйству: выполоть сорняки и окопать какие-то кустики и деревца, расколоть несколько чурбаков, починить провалившиеся ступеньки. |