Онлайн книга «Хлорофилия»
|
– Например? – Слежку. Годунов захихикал: – Ха! Это я за ней следил! Я маньяк и навязчиво мечтаю, так сказать, овладеть… – Иди к черту, – беззлобно огрызнулась Валентина. – Ладно, – сказал Савелий. – Рассказывай. Что там, в докладе? – Конец света, – прошептала Валентина, блестя глазами. – Вот как. – Доклад состоит из двух частей. Первая часть – вводная. Справочные расчеты. Основная мысль такова: природные ресурсы Восточной Сибири истощены на четыре пятых. Точка, после которой естественное возобновление невозможно, давно пройдена… Вторая часть – приложение. Перехваты телефонных переговоров китайского сопрезидента Зоны и его пекинского куратора. Весной будущего года вступит в силу секретный правительственный план «Гуэй Цзя», в переводе – «Возвращение домой». Свободная Экономическая Зона прекратит существование. Рентные платежи заморозят. В одностороннем порядке. – Валентина кашлянула. – То есть китайцы сворачиваются. Их решение окончательное и принято на самом высоком уровне. Смысл сказанного не сразу дошел до Герца. Он молчал около минуты. Потом произнес: – Они перестанут нам платить. – Давно пора, – отозвался Гарри Годунов и опять зевнул. – Наверное, – тихо сказала Валентина, – будет война. – Не будет, – хмыкнул Годунов. – Страна, где солдатскую форму придумывают кутюрье, не способна воевать. И потом: китайцев три миллиарда, нас – сорок миллионов. Какая тут может быть война? Каждый китаец кинет в нас куском дерьма, и мы будем погребены навеки. – Слышь, Годунов, – сказал Савелий, – ты говори, да не заговаривайся. В моем журнале с этим строго. Можно издеваться над Родиной, но нельзя издеваться над ее военной мощью. Ты же сам писал про новый беспилотный супертанк на воздушной подушке. Который не горит, не тонет и сам берет в плен живую силу противника… – Писал, да, – кивнул гений. – Но я не написал, как на испытаниях один из генералов разбил небьющийся пульт управления супертанком и все увидели клеймо «Сделано в Китае». – Вот как, – произнес Герц. – Почему же ты мне не сказал? – Потому что в твоем журнале с этим строго. Cавелий вздохнул и огляделся словно впервые. Пятнадцать минут назад кабинет был его личной крепостью, надежной скорлупой – сиди на мягком, занимайся делом, верь в себя и в будущее. Сейчас все показалось непрочным, игрушечным, из картона склеенным. Будущее надвинулось, непроницаемое, черное. «Годунову хорошо, – подумал Савелий. – У него нет дома, семьи, здоровья и денег, нет ничего, кроме имени. Годунов азартен и жаден до событий, ему чем хуже – тем лучше. Интереснее. А мне что делать?» Он осторожно взял зажигалку и спрятал во внутренний карман – туда, где покоились в изящном футлярчике несколько капсул мякоти стебля. Посмотрел на бледную Валентину, тихо спросил: – Сколько людей знает? – Четверо. Мой источник и мы трое. – Меня вычеркивайте, – небрежно разрешил Годунов. – Мне наплевать. На месте китайцев я бы перестал платить еще двадцать лет назад. – Может быть, это липа? – Савелий сразу почувствовал, что в его голосе звучит детская надежда. – Дезинформация? Слив? Кстати, сколько денег хочет твой источник? – Источник не хочет денег, – деловито ответила женщина. – Источник хочет меня. – Как я его понимаю! – воскликнул Годунов. – Вряд ли это слив, – продолжила Валентина. – Зачем кому-то сливать через нас такой ужас? – Чтобы мы клюнули. И тогда нас закроют. – Кому вы нужны?! – брезгливо бросил Гарри Годунов. – Вы – аполитичный глянцевый листок. Вы лояльны. Вы скучны. Вы беззубые. Герц встал. Подумал, что пора выпить воды. Валентина, маленькая, прямая, смотрела на него снизу вверх. Он поискал в ее взгляде страх – и не нашел. – Гарри, – ласково сказал он, – давай сделаем так: ты думай о своих зубах, а мы будем думать о своих. – Как скажешь, – весело ответил гений. – Кстати, прекрати красить их в красный цвет. Это некрасиво… – Заглохни, – приказал Герц. – Надоел. Сделаем так. Сейчас все расходимся. Улыбаемся, делаем текущие дела. Никому ни слова. Я сам просмотрю файлы и приму решение. – Я хочу предупредить родителей, – заявила Валентина. – Не сегодня, – с нажимом возразил Герц. – Надо все обдумать. И серьезно проверить. Наверное, позвоню Евграфычу. Он, правда, запретил его беспокоить, но… Гарри прав: война маловероятна. Однако возможны беспорядки, анархия, экономический кризис и так далее. Вплоть до голода. Боюсь, если все будет так, как написано в секретной бумаге, мы с вами останемся без работы… – И хрен с ней, – выдал Годунов. – С работой. Из-за дверей общего зала послышались крики. – Опять, – с досадой произнесла Валентина. – Савелий, тебе пора принять меры. – Что ж, пойдем, – процедил Герц. – Примем. Он схватил бутылку «дабл-премиум-люкс» и направился к выходу, причем Годунов – хулиган, хам и циник – необычайно благородным жестом распахнул перед ним дверь. В общем зале царило нездоровое оживление. Девочки жались к стенам. У окна в боевых позах друг напротив друга стояли Пружинов и Филиппок. – В чем дело? – грянул Савелий, чтобы всем сразу стало ясно, кто в доме хозяин. Филиппок обратил к хозяину белое от негодования лицо: – Я стоял у окна! Никого не трогал! А этот гад… – Не кричи, – велел Герц. – Я не гад! – ответил Пружинов. – Сам ты гад! – А чего ты мне солнце загораживаешь?! – А чего ты вечно у окна торчишь?! Обоих крупно трясло, оба брызгали слюной. Прочие свидетели скандала – уже третьего за последние несколько дней – либо делали вид, что ничего не происходит, либо наблюдали, отойдя подальше. – Ты тут не один! – выкрикнул Пружинов. – Ишь какой резвый! Твой стол и так ближе всех к окнам! – А тебе завидно. – Хам. Сопляк. – Сам хам! – Голос Филиппка сорвался в фальцет. – Еще надо разобраться, кто кому солнце загораживает. Выкрикивая разнообразные гадости, неприятели дергали плечами и наклоняли друг к другу перекошенные лица. – Пружинов, – позвал Герц. – Ты же вдвое старше. Тебе что, мало солнца? – Солнца много не бывает! – заорал Пружинов, и Савелий понял, что дело плохо. – Угомонись, пожалуйста, – с ледяной вежливостью велел Годунов, выдвигаясь из-за спин Герца и Валентины. – Или я тебя угомоню. – Что? – Что слышал. – Безобразие. – Пружинов обвел глазами притихший коллектив: люди смотрели на него без симпатии, впрочем, как и на юного Филиппка. – Савелий, во что превратилась наша редакция? |