Онлайн книга «Сажайте, и вырастет»
|
Я закурил третью сигарету. Ничего: впереди еще десять с лишним дней. Я что-нибудь придумаю. А пока – я обязан сделать самое главное и важное. Спрятать грев. В течение двух часов, то ползая на коленях, то подпрыгивая к нечистому потолку, я тщательно, неторопливо зарядил всю камеру. Растворил в ней всю пачку сигарет и коробок спичек. Затолкал во все дыры, в щели, изготовил из собственной слюны и пыли замазку и ею довершил маскировку. «Это тебе не чужие миллиарды от налоговой инспекции прятать!» – расхохотался вдруг появившийся Андрюха-нувориш. «Пошел ты!» – рявкнул я; может быть, даже вслух. «Как скажешь»,– равнодушно ответил мальчик-банкир и исчез. Но правота осталась за ним. Вошедший утром трюмный потянул носом воздух, куснул губы и сказал: – Выходи в коридор. Тут же состоялся молниеносный обыск. Я лишился всего сахара и девяти сигарет из двенадцати спрятанных. – Ты, я так понял, борзый, – произнес трюмный, ужасно благоухая. – Тебе здесь нравится, что ли? – Нисколько. – Я думаю, нравится, – как бы не слушая, продолжал менеджер карцера. – У тебя пятнадцать суток срока, да? – Точно. – Я тебе сделаю тридцать,– пообещал трюмный. – А вообще, чтоб ты знал, такие, как ты, у меня обычно сидят по сорок пять. Тебе ясно, пацан? Пацану сравнялось двадцать восемь лет. – Однозначно, начальник, – ответствовал он, проделав все необходимые пацанские движения: раздвинул в заискивающей улыбке губы, расставил пальцы, всплеснул руками, глазами же изобразил чрезвычайную, из ряда вон выходящую законопослушность. В уме же при этом он проклял как хитроумного вертухая, разгадавшего местонахождение тайников, так и самого себя, не проявившего достаточной изобретательности. – Еще один раз учую дым,– предупредил трюмный,– сразу довешу еще пятнадцать! За нарушение режима. Ясно? Пацан повторил церемонию ответа. Трюмный застегнул замок на нарах. Я немедленно стал прикидывать, каким образом смогу растянуть на двое суток уцелевшие три сигареты. Наверное, я решил бы попросту бросить курить и так обернуть на пользу всю глупую войну с дезодорированным надзирателем, если бы по возвращении из трюма меня ждала прежняя жизнь. Но об этом не приходилось и мечтать. Для поисков выхода мне требовались все ресурсы мозга. Обойтись без курения я не мог. 4 Весь четвертый день я провел в грустных раздумьях. Именно сегодня покинул следственный изолятор «Матросская Тишина» самый важный для меня человек. Где-то там, двумя этажами выше, в сто семнадцатой хате, у меня дома, сегодня утром выкрикнули: – Cлава! Тебя на волю заказали! Сто бедолаг – кроме тех, чья очередь спать, – жадно вытянули шеи, пытаясь увидеть того, кому предназначалась эта фраза, запомнить момент торжества на лице отсидевшего пять лет арестанта, мгновенный блеск глаз, скупой победный жест руки. Когда-нибудь и мне скажут то же самое. А пока все плохо. Очень плохо. Друг – ушел. А враг – ждет меня, чтобы напасть и уничтожить. Очередной сигаретный транш я решил отбить с доходностью пятьдесят процентов. То есть спасти от трюмного не менее половины спрятанного. От каждой сигареты я отломил фильтр – ненужное излишество в моих условиях. Разломил надвое все двадцать бумажных цилиндриков, чтобы облегчить маскировку. Далее я нарочито небрежно сунул несколько жирных окурков в такие места, куда надзиратель заглянет непременно. Он найдет, решит, что дело сделано, и не станет искать дальше. Так я уберегу основное. Процесс поиска самых хитрых ямок в полу и щелей в стенах продолжался до рассвета. Но когда работа почти подошла к концу, я остановился. Через дыхательную дыру до меня донеслись утренние звуки: отдаленный топот многих ног. Бухали тяжелые сапоги, чуть легче и тоньше звучали подошвы офицерских ботинок, звонко ударяли в асфальт дамские каблуки. Это спешили на работу служащие изолятора: надзиратели, оперативники, режимники, фельдшеры, приемщицы передач, кладовщики, подсобные рабочие, смотрители собачьего питомника, работники финчасти и прочие труженики ключа и дубинки. Незачем, сказал я себе. Незачем прятать запрещенные табак и сахар. Не надо ничего маскировать. Наоборот. – Ничего себе! – зловеще произнес трюмный, увидев меня, сидящего на матрасе в облаках дыма. – Да ты все попутал! – Отнюдь, начальник, – возразил я. – Куришь в открытую! – выкрикнул надзиратель. – Сегодня же оформляю тебе довесок! Для начала – пять суток! Давай сюда сигареты! И все остальное! – Тебе надо – сам забирай. Схватив мятую пачку – я специально оставил ее на виду,– трюмный повернулся ко мне спиной и двинулся прочь. – Не забудь,– произнес я. – Что? – Оформить пять суток. Не забудь. Благоухающий опять вонзил желтые зубы в кожу рта. – Хамишь, пацан! Смотри, как бы пять не превратились в десять! Можно было бы развить конфликт еще дальше. Поднять ставки до пятнадцати. Но я решил, что для первого раза достаточно. Пусть мой сладко пахнущий приятель оформит «довесок». Пять суток или десять. А лучше – сразу месяц. Здесь, в карцере, хоть и холодно, и есть нечего,– зато спокойно. За несколько недель там, наверху, дома, в камере, улягутся все страсти. Многие очевидцы событий – те, кто помнит и реанимацию малолетнего наркомана, и пьянку с моим участием, – уйдут. Их место займут новички. Чем черт не шутит – может быть, и сам Слон осудится и съедет в осужденку, на этап, в лагерь, подальше от меня... Ничего, что Новый год я встречу ниже уровня земли, обнимая драный матрас. Нет проблем. Зато я выдержу паузу. Так поступает тренер волейбольной команды. Когда по ходу матча сопернику удается поймать кураж и его нападающие начинают вколачивать один мяч за другим, доводя счет партии до разгромного,– наставник немедленно берет перерыв, тайм-аут. Чтобы сбить атакующий настрой... Всю вторую половину моего карцерного срока я курил открыто. Грузы заходили один раз в двое суток. Теперь сигареты и спички, сахар и витамины свободно лежали в углу, на полу, на чистом куске газеты «Московский комсомолец». Каждое утро трюмный равнодушно забирал запрещенное богатство и выходил, не произнося ни слова,– только упирал в меня угрюмый взгляд и кусал губы. 5 В последнюю, пятнадцатую, ночь заснуть не удалось. Мешало волнение. Когда заскрипел металл и железная пластина дверного люка подалась наружу, я подскочил к двери. Но невидимый мне благодетель успел протолкнуть в полуоткрытую «кормушку» новый сверток и поспешно закрыл дыру – очевидно, он не желал, чтобы постояльцы карцера видели его лицо. Я лишь уловил остатки сильного запаха дешевого мужского дезодоранта. Потом из желтого полумрака сгустился Андрюха-нувориш. |