Онлайн книга «Антиквар»
|
– Я, надеюсь, в кадр не попал? – предусмотрительно поинтересовался Смолин, возвращаясь в текущую действительность. – Я ж обещала… – Ну, смотрите… – Василий Яковлевич, вы что, такой пугливый? Все время – об этом не говорите, этого не снимайте… – Я не пугливый, – сказал Смолин. – Я просто предусмотрительный. Коммерция у меня такая… – Но вот сейчас все было честно? Человек продал вещи и получил деньги… – Ну разумеется, – сказал Смолин. – Только если вы полагаете, что дедок будет эту сумму вносить в налоговую декларацию, то глубоко ошибаетесь… – Ах да, вот оно что… – Ну да. Вот вам и криминал. Незадекларированные доходы, неуплата налогов в крупных размерах… – Начинаю понимать… – Между прочим, на Западе то же самое. Сплошь и рядом. Там тоже не любят светить коллекции, равно как и уведомлять налоговое управление о всяких интересных сделках. Точно вам говорю, плавали – знаем… – он всмотрелся, подвел машину к тротуару и выключил мотор. – Инга, посидите пару минуток, я быстро… Анжелика его быстро заметила, остановилась, когда он еще не подошел вплотную, посмотрела, надо признать, без всякой родственной теплоты, с вежливым равнодушием – хорошо еще, без особых отрицательных эмоций. Двухлетнее дите в легком комбинезончике с разноцветными грибами-ягодами и вовсе на Смолина не обратило внимания: стояло себе, цепляясь за мамину сумку на длинном ремешке, самозабвенно сосало шоколадный батончик и безмятежно взирало вокруг, не выделяя Смолина посреди остального мира. Лично ему никогда не нравилось это имя – Анжелика, это уже была чисто Лидочкина инициатива, уломала она его в конце концов согласно моде той осени: тогда в Шантарске массу новорожденных малышек записали как раз Анжеликами (по экранам тогда вновь разгуливала златовласая маркиза, которую судьба то окунала очаровательной мордашкой в помои, то вздымала в чертоги). – Здравствуй, – сказал Смолин. – Здравствуй… – сказала Анжелика. (У него осталось стойкое впечатление, что она вовремя замолчала, чуть не продолжила «…те». Ну, ничего удивительного, собственно…) – Как жизнь? – Нормально. – С мужем всё путем? – Ага. – А мать как? – Да нормально… Давление скачет иногда… – А внук, вижу, подрос… – Внучка, – сказала Анжелика без всяких эмоций. – Ты и забыл… – Ах ты, черт… – с некоторой пристыженностью сказал Смолин. – Замотался… – Дела? – Ага. – Всё те же? – А какие ж у меня еще? – Понятно… – она покосилась на джип, Ингу, конечно же, зафиксировала, но комментировать никак не стала – вероятнее всего, ей и вправду было все равно. Молчание. Неловкость ощущалась прямо-таки гнетущая. Смолин, как ни старался, не мог обнаружить в себе каких-то особенных чувств, тех, каким полагалось тепло и лирично зашевелиться в душе, когда перед тобой стоят родная дочь и, соответственно, родная внучка. Перед ним стояла совершенно незнакомая симпатичная молодая женщина – в которой он не усматривал ни малейшего сходства с собой (вот с Лидочкой – да), которую за последние четверть века видел хорошо если десяток раз, и то мимолетно. А уж дитё (забыл, как ее зовут, запамятовал напрочь) и вовсе было чужим – карапузик как карапузик, и не более того. Даже финальной реплики, позволившей бы уйти элегантно, что-то не подворачивалось. Мысли, пометавшись, свернули в привычную бытовую колею, он достал бумажник, не глядя, выдернул всё из того отделения, где лежали сложенные пополам тысячерублевки, решительно протянул дочери: – Мало ли что… Малышке понадобится… – Да зачем… – сказала Анжелика и без радости, и без особого протеста. – Пригодится-пригодится, – сказал Смолин и опустил деньги в приоткрытую сумку, а следом и визитку. – Звони, если что. – Ладно. – Ну, пока… – Пока… Он с превеликим облегчением развернулся на каблуках, сел за руль, не торопясь включать зажигание. Анжелика прошла мимо, все же бросив на Ингу быстрый любопытный взгляд – как любая женщина на ее месте. Скоро она исчезла и из зеркальца заднего вида. Инга осторожным тоном произнесла: – Вы не подумайте, я в вашу жизнь не лезу… Это что, ваша бывшая? – Это моя дочь и моя внучка, – сказал Смолин без особых эмоций. – Вот такой я старый… – Вы с ней что, поссорились? – Почему вы так решили? – Как-то вы общались… наспех и холодно. – Чужие люди, – сказал Смолин, усмехаясь насколько мог беззаботнее. – Да-авненько развелись… черт, в том году будет тридцать лет, юбилей. Надо же, как времечко свистит… В глазах Инги пылало нечто вроде профессионального интереса: – Вы говорили, что антиквариатом занимались лет чуть ли не с двадцати, я помню… Она что, не разделяла ваших интересов? – Можно и так сказать, – медленно произнес Смолин без тени горечи, даже весело. – Она у меня была очень идейная и правильная в отличие от меня. Когда мне влепили первый условный, был жуткий скандал с идеологическим подтекстом, а если учесть, что года не прошло, как я залетел вторично и на сей раз отхватил два годика уже не условных… – Вы что, сидели? Особенного ужаса в ее голосе не было – одно щенячье любопытство. Удивишь кого-то в России-матушке зоновским прошлым, как же. Особенно нынешнюю шуструю молодежь, насмотревшуюся сериалов типа «Леди на зоне»… – Ну да, – сказал Смолин. – И те два года, и потом еще четыре. Не бойтесь, не за педофилию… – А за что? – Да так, – сказал Смолин. – И условно, и второй срок – за спекуляцию. – За что? – За спекуляцию. – А это как? Смолин повернулся к ней и всмотрелся очень внимательно – нет, она ни капельки не шутила, она и в самом деле взирала непонимающе, словно с ней заговорили по-марсиански… – Спекуляция – это когда продаешь дороже то, что в магазине стоило дешевле, – сказал Смолин. – Магазинная цена этим книгам была рупь сорок, а я их продавал по пятерке… – Ну и что? С величайшим терпением Смолин сказал: – Сейчас это называется «ну и что», а в те времена это называлось уголовным преступлением и каралось соответственно. Я ведь не только книгами торговал, но и тогдашним антиквариатом. С рук. Коробейником был, так сказать… |