Книга Серебро и свинец, страница 44 – Владимир Серебряков, Андрей Уланов

– Поручик, смените пластинку! – потребовал капитан Шипков, перелистывая очередную страницу «Советского спорта» недельной давности – свежие газеты в клубе не появлялись. – И так «Динамо» продуло, а тут еще и вы со своей махновщиной.

– «И покрылось поле, и покрылось поле…», при чем тут махновщина? – возмущенно отозвался Ржевский. – Этой песне знаете сколько?

– Не знаю и знать не желаю. – Вертолетчик перевернул следующую страницу. – Но то, что в фильме, в фильме… Господа, в каком фильме эту песню поет Нестор Махно?

– «Достояние республики», да? – предположил Мушни.

– Корнет, молчать! – отмахнулся от него Шипков. – Ну, товарищи офицеры… товарищ полковник, может, вы помните?

– Сорри, Валерий, – вздохнул полковник, не отрываясь при этом от какой-то потрепанной книжечки в невзрачном сером переплете, – бат ноу. Кадры, где он поет, помню, актера помню, а вот как фильм называется…

– Но фильм-то помните! – уцепился за его слова капитан. – Вот скажите своему…

– Фильм называется «Александр Пархоменко», – неожиданно для всех четко сказал сидевший в углу палаты капитан Перовский.

– Браво, разведка! – восхитился Шипков.

– Позвольте, позвольте, а о чем спич-то, господа? – Ржевский последний раз нежно провел ладонью по струнам и поставил гитару рядом со стулом. – В смысле, пар дон муа, о чем базар? Разве я отрицал, что эту песню могли петь в каком-то фильме?

– Вы, ваше недобитое благородие, – улыбаясь, начал Шипков, – просили обосновать эпитет «махновский» применительно к исполняемому вами, с позволения сказать, произведению. Отвечаем – песня махновская, потому что пел ее Махно. Вопросы будут?

– Будут, как же не быть, – кивнул Ржевский. – Какое там «Динамо» продуло? Их, знаете ли, несколько.

– Какое, какое, – проворчал вертолетчик, старательно подделываясь под выговор командующего группировкой генерал-лейтенанта Дарьева. – Какое надо, то и продуло. И вообще, товарищ старший лейтенант, вы офицер или где? Если офицер, должны болеть только за ЦСКА!

– Фи, – небрежно выдохнул Ржевский и, снова подобрав гитару, прошелся по струнам затейливым перебором. – Чего бы такого исполнить?

– Что-нибудь эдакое? – предположил второй вертолетчик, майор Кареев.

– Желание наших славных хозяев… – Ржевский задумчиво погладил деку. – Значит, эдакое… А как насчет… «Yesterday, all my troubles seemed so far away…»

– Эй, эй… – предостерегающе воскликнул Перовский. – А если Кобзев мимо случится?

– Или, не приведи боже, Бубенчиков… – поддержал его Шипков. – Его же кондратий хватит.

– А… – отмахнулся Ржевский. – У Бубенчикова сейчас другим голова занята. Он в агитации по уши.

– Кстати, а что он там затеял? – спросил молчавший до сих пор старший лейтенант Лягин.

– Сказано же – агитацию. У них сегодня четыре деревни по плану.

– Не понял.

– Ну, видел, две бронегруппы вышли? С первой помощник Бубенчикова пошел, а со второй замполит батальона. Будут агитировать.

– Как? – удивился Лягин. – Переводчик же, этот Лева-кучерявый, с ними не поехал. Я его минут десять назад видел, здесь он, на базе.

– А они будут по бумажке зачитывать, – спокойно ответствовал спецназовец. – Бубенчиков приказал этому Шойфету составить стенограмму…

– Транскрипцию? – вставил Ржевский.

– …поручик, молчать, – своей вчерашней речи. Вот они и будут нести в, – Перовский криво усмехнулся, – «массы угнетенного крестьянства слово пламенного революционера».

– Дурдом! – подытожил общее мнение Шипков. – Балаган. И мы в нем примы-балерины.

– Ха! – каркнул Кареев. – Марксленовичу просто надо поскорее наверх о достижениях отрапортовать. Дескать, установил, провозгласил, и началось братание солдат доблестной Советской армии с освобождаемым из-под гнета населением.

– Да уж, братание! – возмутился Перовский. – В той деревне, где Кобзев был, у меня чуть полгруппы не перетрахали. Обычай у них, видите ли. Гостеприимство, млин.

– А почему чуть?

– Потому что у Кобзева на глазах!

Ржевский, казалось, хотел что-то ляпнуть, поддерживая избранный образ, но натолкнулся на предупреждающий взгляд Вяземского и захлопнул рот.

– Кстати, капитан, – обернулся Кареев к Перовскому. – Это не ваши ребята второго «языка» приволокли?

– Нет. – Перовский зевнул. – Погранцы. Я так понял, что он чуть ли не сам на них вышел. Какой-то местный коробейник, шел из одной деревни в другую, решил срезать крюк и заблудился… в трех соснах.

– Ну, в местных соснах это запросто.

– А чем этот коммивояжер изволит приторговывать? – поинтересовался Ржевский.

– А ху его ноуз? – пожал плечами Перовский. – Стекляшками какими-то. Я не интересовался.

– Товарищ полковник, а что это вы такое интересное читаете? – спросил Мушни, жадно глядя на потертую книжицу. – Так читаете, прямо глаз не оторвете.

– Полностью это называется, – полковник заглянул на титульный лист. – «Обычаи и быт древних славян». Пятьдесят второго года издания.

– Это где же вы такой раритет откопали? – спросил Кареев. – Небось снабженец этот ваш расстарался?

– Либин достал, – подтвердил Вяземский. – А что?

– Да нет, ничего, – хмыкнул Кареев. – Только когда увидите его в следующий раз, передайте… Хотя нет, ничего не говорите, я ему сам скажу. Все.

– Нет уж, товарищи, давайте лучше про Олимпиаду! – влез неугомонный Ржевский.

– Олимпиада еще и не начиналась, – напомнил Вяземский. – И, судя по тому, как мы здесь застряли, она кончиться успеет, прежде чем нас отсюда выведут.

Полог палатки отлетел в сторону, и внутрь ворвался встрепанный, дико озирающийся ординарец начштаба группировки.

– Товарищ полковник! – облегченно выдохнул он, увидев Вяземского. – Вас срочно в штаб. И… – Он кивнул в сторону Перовского. – Вас, товарищ капитан, тоже.

– А что случилось? – недовольно поинтересовался Перовский, без спешки поднимаясь.

– На машину старшего лейтенанта Викентьева напали местные, – ответил ординарец. – Ночью. В живых остался… один человек. Его подобрал вертолет – отправились на поиски вдоль дороги, когда стало ясно, что на месте встречи БТР не появится.

Офицеры переглянулись. И среди них не было ни одного, кто не вспомнил бы о двух машинах с такими же, как они, красноармейцами, катившими по внезапно ставшей враждебной земле.

– Вот же… Бубенчиков… агитатор… – пробормотал кто-то.

Ни один из собравшихся потом не признавался, что это ляпнул именно он, но по тому, как все без исключения, даже ординарец, отводили глаза, становилось понятно, что мысль эта пришла в голову всем одновременно и, возможно, никто и не озвучивал ее – она сама заставила колебаться жаркий летний воздух.