Книга Русский вор, страница 39 – Михаил Серегин

* * *

Сердце у Владимира неприятно защемило, когда при подъезде к улице Неглинской он еще издалека увидел стрелу башенного крана, возвышающегося над двухэтажными домами.

Когда же он въехал на Неглинскую, то понял, что его дома больше не существует. Не существовало и всего квартала. Теперь здесь шло строительство многоэтажных кирпичных зданий.

На заборе, ограждающем стройку, висела табличка: «Строительство городского бизнес-центра ведет строительный трест "Тарстрой".

Полунин вышел из машины и огляделся. Ему казалось, что он попал в какие-то чужие, малознакомые места.

Борисов овраг уже давно считался районом перспективной застройки, так как располагался в центре города и был заполнен старыми кирпичными и деревянными домами. Неудивительно, что именно здесь городские власти расположили несколько строительных площадок, возводя один жилой дом за другим.

Вот и напротив строящегося бизнес-центра уже стоял новый девятиэтажный жилой дом, а по соседству с ним ломали старые дома под еще одно строительство.

Полунин еще некоторое время потерянно бродил по улице, рассматривая оставшиеся двухэтажные дома, затем в подавленном состоянии вернулся к своей машине.

Через несколько минут он остановил ее рядом с местным базарчиком. Здесь тоже произошли перемены. Базар расширился, обзавелся металлическими лотками, с которых вовсю шла бойкая торговля.

Бабки с их овощами и фруктами были оттеснены в дальний угол базара, где и торговали своим товаром с картонных ящиков. Владимир прошелся мимо них, пытаясь найти хоть одно знакомое ему лицо.

Не узнав никого, он подошел к самой старшей из женщин, торговавшей семечками, и спросил:

– Извините, а Антонида Андреевна торгует еще на базаре? Помнится, раньше она тоже здесь торговала семечками.

– Тоська-то? – переспросила бабка, шамкая беззубым ртом.

Она была одета в зимнее пальто и варежки, ее морщинистое лицо обрамлял пуховый платок, повязанный на голову.

– Померла, сердешная. Года три как уже схоронили. Ты, наверное, милок, давно ее не видел, раз спрашиваешь.

Полунин грустно кивнул в ответ.

– Очень давно.

– До последних дней все на базар ходила со своими семечками. Тяжело ей было, конечно, но одной дома тоже сидеть не сладко. Вот она и ходила… Придет, пару стаканов продаст, с нами поболтает – все как бы при деле. И деньги на лекарство хоть какие останутся.

Неожиданно все бабки вздрогнули от протяжного высокого воя, огласившего рынок. Вздрогнул и Владимир, резко повернувшись в направлении крытого павильона, откуда доносилось подобие пения.

– О, соловей наш базарный прорезался, – забубнила собеседница Полунина.

– Черта ему в глотку! Хоть бы предупреждал, когда заорет, козел горластый! – подхватили другие ее коллеги.

Но Владимир уже не слушал их, он стремительно пошел к входу в павильон, неосторожно задевая базарный люд.

Он остановился в нескольких метрах от входа в крытый павильон, с изумлением глядя на высокого старца, стоящего у дверей. Полунин легко узнал его, так как внешне тот изменился на удивление мало.

Старик, закатив к небу бессмысленные мутные глаза, глубоко вздохнул худосочной грудью и вновь завопил, словно оперный певец, тренирующий голос перед сольной партией.

В этом пении не было ни текста, ни смысла, присутствовал лишь голос – высокий, мощный, слышимый на большом пространстве рынка и за его пределами.

И все же Полунин увидел в этом пении сумасшедшего нечто символическое.

Пролетели годы, где-то в глубине их сгинула, как и он сам, прошлая жизнь. Уже не осталось ничего и никого, напоминавшего о прошлом существовании. Снесен дом, где он жил, разбежались по свету кто куда друзья и подруги. Сильно изменилось время, и вместе с ним изменился родной город Полунина.

Но одно оставалось неизменным – голос базарного сумасшедшего певца, причудливой и отчасти демонической нитью связывающий прошлое с настоящим.

Этот голос словно доносился из далекого прошлого, пронзая толщу лет, и звучал как странная насмешка судьбы.

Владимир молча достал из кармана плаща денежную купюру и, подойдя к старику, бросил ее в шапку, лежащую перед ним на земле.

Старик не обратил на нее никакого внимания, готовясь снова запеть. Полунин отвернулся от него и решительным шагом пошел прочь с рынка.

* * *

Этим утром Леня Бык проснулся поздно. Он и не планировал ранний подъем, все деловые встречи были назначены после одиннадцати утра. Повалявшись в постели до восьми утра, Волошин поднялся и отправился в душ.

Несмотря на возраст, а Леониду исполнилось пятьдесят, он каждый день принимал холодный душ. Врачи убедили его, что это укрепляет нервную систему и физические силы, в том числе и сексуальные.

Последнее для Леонида было также очень важно. Хотя он уже давно спал со своей женой Марией в разных комнатах, у Леонида была постоянная любовница – его секретарша Ксения.

Кроме этого, периодически он вместе со своими корешами заруливал в публичный дом, который сам же содержал, и устраивал там шумные ночные оргии.

С женой Леня поддерживал дружеские отношения. Вместе они прожили больше двадцати лет, правда, десять из них он провел в «местах не столь отдаленных». Но после каждой отсидки он неизменно возвращался к ней.

Мария была, пожалуй, самым верным его спутником жизни, так он думал всегда и продолжал по сей день находиться в этом же убеждении.

Даже сейчас, постаревшая, располневшая и уже совершенно не привлекающая его как женщина, она по-прежнему оставалась надежным другом и, что немаловажно, мудрым советчиком Леонида.

Волошин вообще доверял женской интуиции, хотя, как и многие мужчины, он был уверен, что у женщин нормальных мозгов быть не может.

– Но бог дал бабам интуицию, и поэтому дерьмо в человеке они распознают лучше, чем мы, – говорил Леня своим друзьям.

Последние годы, когда Леня значительно укрепил свой авторитет не только среди районной уголовщины, но и на официальном городском уровне, он стал слегка дистанцироваться от своей жены.

Та, в свою очередь, наблюдая происходящее, злилась на него, но молчала. Она понимала, что муж значительно перерос ее.

Роль тайной домашней советчицы казалась ей несколько обидной, но все же в душе она понимала, что это то место, выше которого ей уже не подняться. И поэтому она смирилась со своей участью.

После душа Леонид съел приготовленную Марией яичницу с колбасой. Это было почти традиционное блюдо в их семье, которое молодая жена готовила ему еще в самые первые годы их совместной жизни.

Такую пищу Леонид ел только дома. Вне пределов своей квартиры, в которой они жили вдвоем, он питался исключительно в дорогих ресторанах, отдавая предпочтение изысканной восточной кухне.