Книга Наша светлость, страница 101 – Карина Демина

— Кайя, — кулаки Урфина упираются в стол, точно он желает проломить полированное дерево. — В списке осталось два имени. Лоу или Ингрид.

Женщины?

— Не удивляйся. Поверь, женщины тоже умеют играть в политику. И если уж ненавидят, то от души. Они обе умны. И достаточно хладнокровны. Обе не ограничены в средствах.

Но женщины!

— За последние годы Лоу приумножила состояние Кормаков. А Ингрид — собственное. И обе — за счет торговли с Хаотом. Значит, имели потенциальную возможность нанять посредника. И вызвать мага.

— Который исчез.

— Не исчез, — Урфин покачал головой. — Залег. Он рядом где-то. Ждет. И это он помог мне. Наверняка, в чужой игре я нужен живым. Вопрос лишь в том, насколько Кормак в этой игре.

— Доказательства?

Вопрос лишенный смысла. Доказательств нет и не будет.

— Войну на два фронта мы не потянем, — при ином раскладе Кайя, возможно, рискнул бы, но Кормак внимателен, Тень — умен или, вернее будет сказать, умна, а цена ошибки неприемлемо высока. — Пусть присматривают. Если тебя планировали отвлечь, то дай понять, что это получилось.

Урфину не придется притворяться. У них и вправду получилось.

В охоте на ведьм главное — указать всем ведьму. И стая ринется по следу. Ату, ее, ату…

По закону.

По праву сильного.

Потому, что есть возможность сделать больно тому, кто долго раздражал. И не важно, какой ценой. Кто из них вообще думал о цене?

Не знаю.

Порой мне начинало казаться, что я нахожусь на дне песчаной ямы, пытаюсь выбраться, кричу, а люди, стоящие на краю, лишь наблюдают, гадая, выйдет или нет.

В этой ловушке места хватит всем.

Урфину, чья улыбка день ото дня становится все более безумной. И ясно без слов, что он будет драться до последнего, не важно, с кем. Он у черты, и переступит ее, не задумываясь.

А за чертой — чума, которая не различает правых и виноватых. Всех заберет — и обвиняющих, и сочувствующих, и просто мучимых любопытством, отстраненных. Будут спрашивать — за что? За все, наверное. И странно, что люди не понимают этого. Или понимают, но по привычке верят, что Кайя защитит?

Он попытается. Наверное. Ему тоже хватило места на дне моей ямы. Кайя сжигает в камине тряпки, пропитанные черной кровью. Сначала он пытался скрыть от меня, что делает, но понял — бесполезно. Я слышу эхо и этого боя. Вижу, что с ним происходит. И не могу остановить.

Потребую прекратить и он… прекратит?

Нет?

Не знаю, потому что молчу. Я тоже принимаю эту цену. И все, что могу сделать — быть рядом.

Кайя остается на ночь у себя. К нему вернулись кошмары, и он боится навредить мне. Во сне Их Светлость плохо себя контролируют. Но я слышу его сны, и прихожу на их зов, забирая себе. Что еще мне остается делать?

Я не боюсь его демонов. Мы знакомы.

Беловолосый мальчишка, неуловимо похожий на Гавина, разве что заносчивый и резкий. Правда, очень быстро — мертвый, но все равно заносчивый. Его зовут Йен. Он уверен, что все получилось донельзя глупо, и Кайя виноват — отобрал будущее. Йен бы стал рыцарем, сильным и справедливым, таким, которым гордилась бы семья.

Кайя даже не извинился.

Это совершенно непорядочно с его стороны.

Я пытаюсь убедить Йена, что и на той стороне нужны рыцари. Он смеется в ответ: какие рыцари в стране, где нет войны?

Но с Йеном мы почти дружим. Куда хуже дорога. У нее нет начала и нет конца. Серый камень от горизонта до горизонта. Лошадь. Я ощущаю каждый удар копыта, и запахи — гари, крови, гниения — и звуки, которых множество. И все, как сквозь слой ваты. В какой-то миг вата исчезает, и сознание — мое? Кайя? — затапливает чужая боль.

— Видишь, что бывает, когда чувства берут верх над разумом?

Я знаю, кто это говорит, и хочу взглянуть на него. Но это выше моих сил. И даже Йен робеет заглядывать в этот кошмар.

— Не мы убили всех этих людей. А он, решив, что стоит над законом. Запомни, закон — превыше всего.

Нет.

Но меня не слышат. Голос тонет в граните. Метры и метры вокруг. Кольцо темноты. Связанные руки. И надо выбраться во что бы то ни стало. Собственный крик оглушает. Но времени совсем нет.

Не знаю, догадывается ли Кайя о моем вмешательстве и есть ли от него хоть какая-то польза, но я просто не могу бросить его наедине с демонами. К сожалению, с теми, которые в реальной жизни, справиться сложнее.

Тарк мертв.

Гленна мертва.

Несчастный случай на лестнице. И доказать обратного не выйдет.

Гавин жив: разбитая голова и несколько ушибов. Хуже всего — чувство вины, которое заставляет парня замкнуться и молчать. Он тих и незаметен, старается услужить, и это старание — соль на свежие раны.

Нишхат — вторые сутки сидит у двери. Урфин не желает его видеть, но и ударить не способен, потому что бить следует себя. Он не справился, не защитил семью. И все, что происходит сейчас — результат его ошибки.

— Мой капитан, — Нишхат поднялся и с поклоном протянул нож.

— Уходи.

Урфин не в том настроении, чтобы оценить красивый жест.

— Нет. Или вы. Или свои.

Приговорили, значит. И отменить этот приговор не по силам даже Урфину. Нишхат может бежать и тогда, возможно, спасется.

— Чего ты от меня хочешь?

— Шанс. Искупить. Или честную смерть. Я… наши говорят, что будем башню брать.

— И что, пойдут? — безумный план.

— Пойдут.

Безумные люди. Преданность или дурость?

— Пусть заткнутся и сидят тихо. Штурма не будет…

Нишхат держит нож, только лезвием к себе повернул. Воткнет под ребра, не задумываясь, искупая не свою вину. И если так, то… тот, кто однажды оступился, получил опыт. Он не позволит снова себя обмануть. А Урфину нельзя светиться в городе.

— Мне нужно, чтобы ты нашел женщину…

…зал суда. Балкон. Притихший Майло трет красные глаза. Он слишком взрослый, чтобы плакать при всех. И носит в кармане плоский камень с дырочкой. Майло отдаст его Тиссе, потом, когда все будет хорошо. Мне бы его уверенность.

Процесс открытый. На этом настоял Кормак, ведь люди должны убедиться, что Их Светлость примет единственно справедливое решение.

— Назовите ваше имя и род занятий.

— Ивар Дагби. Работаю в мертвецкой, — парень молод и несчастен оттого, что вынужден говорить перед всеми. — Три года. Провожу вскрытия. Изучаю тела и следы на них.

— Какие? — Кормак почти дружелюбен, он кивает, точно поддакивая Ивару, показывая, что всецело понимает и суть его работы, и ту нежеланную ответственность, которая вдруг легла на его плечи.