Онлайн книга «Леди и война. Пепел моего сердца»
|
…и да, память о прошлогодней ревизии жива. …и шепотом передают имена тех, кто лишился должности, титула, земель, а то и вовсе жизни. …и трясутся, дрожат, видя себя на их месте. Но все равно воруют. Разве человек, который денно и нощно трудится во благо народа — почему-то при этих словах веко Урфина начинало дергаться — не может позволить себе маленькие… шалости. Маленькие Урфин прощал. За другие — наказывал. Тисса не любила посещать суды, ей было жаль и подсудимых, которые пытались раскаянием получить прощение, и мужа, не способного прощение дать. Лорд Дохерти не имеет права на слабость. А к леди идут за милосердием… — Ты грустишь? — Урфин коснулся волос. Он так и не признался, что с ними сделал. Может, сам не знал? — Что случилось? — Ничего. Наверное, просто осень. И та ветка за стеклом. Лист красный, который из последних сил цепляется за дерево. Предчувствие скорой очередной разлуки — с ним Тисса почти сроднилась. — Хочешь, я тебя украду? — Хочу. Здешние сады не отличались столичной изысканностью, напротив, они были вызывающе дики. И старые яблони терпели соседство самшита. Колючий можжевельник не знал садовых ножниц, а розовые кусты были скорее символом положения хозяев дома. Розы в этом климате росли плохо. — Теперь они уверятся в нашей распущенности, — в кольце его рук уютно. — Столица всегда славилась вольностью нравов… их это влечет и пугает. Не обращай внимания. — Все хорошо. Почти. И Урфина не обмануть, он знает Тиссу лучше, чем она сама. Когда только успел? Сколько вообще они были вместе? Месяца четыре… чуть больше. Та, прошлая осень, и вереница городов, где их разлучали дела. У каждого свои, но… он возвращался на ночь. И еще дорога, когда пусть и среди свиты, но все равно вдвоем. А потом — зима и Ласточкино гнездо. Пустые вечера. Письма, которые привозили всегда пачками. Урфин писал их, не зная, когда удастся отправить. Рассказы обо всем и сразу… недолгие возвращения… и снова пропал на все лето. У него долг. И первые беженцы. Споры из-за земли. Посевов. Страх одних людей перед другими. И попытка примирить. Расселение. Учет. Подъемные. Зерно. Скот. Инструмент из мастерских Дохерти. Общины. Старосты. Налоги и повинности. Строительство пограничного вала, который начали возводить стихийно, словно опасаясь некой невидимой болезни, которая идет с юга. Урфин обязан был направить стихию в нужное русло. Военные лагеря. Добровольцы. Наемники. Контрабандисты. И революционеры, призывающие свергнуть гнет лордов. Но их уже не слушают. Слишком много тех, кто говорит не только о правах и вольностях, но о голоде. Там, за валом, вымершие деревни и деревни сожженные. Повстанцы. Каратели. Народные дружины. И просто люди, привыкшие жить войной. Однажды они пересекут границу. Или Урфин уйдет за вал, как ушел Магнус. — Что случилось? — он не собирался отступать. А Тиссе нельзя рассказывать о собственных страхах. Так ведь было всегда: мужчины воевали, женщины — боялись за них. И ждали. За эти годы Тисса научилась ждать. — Осень и… мне так странно. Такое вот… не знаю. Глупо, да? Урфин занят серьезными делами. Он инспектирует городские стены, валы, рвы. Оружейные склады и склады продовольственные. Мастерские и порты, если в городе имеется порт. Тюрьмы. Стражу. Городские кварталы… А Тисса вновь развлекает хозяев историями из далекого Города. Причем половина этих историй некогда услышаны ею, она не знает, сколько в них правды. — Я… я бесполезна здесь. И вообще. Присутствую. Улыбаюсь. Говорю какие-то глупости и… этого мало. Я хочу больше. — И чего же ты хочешь? Если бы не осень, лист и вобла, Тисса не решилась бы рассказать, потому как не была уверена, что сейчас время для подобных задумок. Но Урфин умеет слушать. И не смеется, не спешит говорить, что Тисса со своими фантазиями отвлекает от дел более важных. — Ты — мое чудо, — хорошо, что Урфин рядом, здесь, сейчас, но когда-нибудь — уже скоро — поездка закончится. Ласточкино гнездо ждет хозяйку… дождется. А Урфин вновь уедет. На месяц? Два? Дольше? Если война, то и навсегда, возможно. Только о таком и думать нельзя. А о вобле можно… — Не грусти. Завтра мы все решим. Обещаю. Вобла снилась ночью. Тисса стояла по колени в ручье, вода была холодной — позже она поняла, что дело не в воде, а в сквозняках и одеяле, которое Урфин опять под себя подгреб — а вобла, пусть и вяленая, ароматная, юркой. Она никак не давалась в руки. И к утру Тисса устала до невозможности. Но одну рыбешку вытащила-таки. Красивую. С серебряной чешуей и синими глазами. Как ее было есть? Про рыбу она думала целое утро, расстраивалась, что та исчезла вместе со сном, и поэтому аппетит пропал. С ним — желание поддерживать светскую беседу. Напротив, и хозяин, и хозяйка, и сын их, вырядившийся к завтраку, словно на парад, вызывали глухое раздражение. К счастью, Урфин сдержал слово и завтрак этот не продлился долго. Крытый экипаж доставил Тиссу на окраину города, к серому длинному зданию под плоской крышей. Некогда здание было заброшено, но его привели в порядок, подлатав крышу, навесив новые, блестящие трубы водостоков, заменив окна и двери. Починив крыльцо. Ароматы дерева, воска, краски и камня кружили голову, и Тисса, чтобы не потерять сознание, вцепилась в рукав мужа. — Как тебе? Я думал разместить здесь общину, но и для приюта подойдет, — Урфин, к счастью, этой ее слабости не заметил. Скрипучий пол. Выбеленные стены. И красные печные трубы. Комнаты, пока пустые… Огромная кухня, больше только замковая… — Тебе нравится? — Да. Она не думала, что все решится так быстро. Она просто видела детей на улицах, грязных, оборванных, выпрашивающих монетку. Тисса спросила у градоправителя, почему он ничего не сделает, а тот ответил, что ему не поручено заниматься еще и сиротами. А кому поручено — он не знает. У города есть множество иных забот, куда более важных, и хотя он всецело разделяет беспокойство Ее Светлости — у женщин удивительно мягкое сердце — но не имеет ни сил, ни средств возиться с беспризорниками. Однако клятвенно обещает, что больше маленькие дикари не станут докучать леди. Наверное, Тисса плохо объяснила, чего именно хочет. Но ведь Урфин все сразу понял. |