Онлайн книга «Жизнь во время войны»
– Что стряслось-то? – спросил Минголла. – Да все косоглазая Чифуэнтес, которая обосрала тебе мозги... – И что? – Надумали послать тебя в Петэн, чтобы ты приволок ее сюда на допрос. – Тулли сердито вздохнул. – Я Исагирре так и сказал: мужик, это ж ему только размениваться почем зря. Он может кое-что получше. А доктор говорит: так и надо. – Ну и что,– ответил Минголла. – Я не против. Тулли искоса глянул на него: – Видать, совсем тебе ее не жалко. – Жалко, – бесстрастно ответил Минголла, внимательно глядя, как из-под самого солнца вылетают скворцы, словно отрываясь от его сердцевины кусками крылатой материи. На пальму с треском опустился гриф. – Странный ты стал, Дэви, – сказал Тулли. – Смотри не обожгись. – У тебя было, чтоб ты слышал слова, когда трогал чье-то сознание? – спросил Минголла. – Слова? Не, такого не припомню... но слыхал об одном парне, у него вроде какие-то слова когда-то мелькали. А чего ты спрашиваешь? – Привиделось мне. – Что привиделось? – Тулли, похоже, заинтересовался всерьез. Минголла пожал плечами и прокрутил в голове свою недавнюю галлюцинацию, раздумывая над тем, была ли связь с той христианской девочкой чем-то большим, нежели простая фантазия. – Ты собираешься меня инструктировать насчет Железного Баррио? Тулли еще раз вздохнул и вытащил из бокового кармана листы бумаги. – Ладно. Вот тебе план, но читать будешь потом, сейчас я скажу, как туда добраться. Ничего хитрого, вообще-то. Тамошние шлюхи... – Шлюхи? – Ага. У кучи народу в Баррио родня – как бы заложники, и, чтоб слегка заработать, охранники возят их баб на улицу. Знают, что далеко не убегут, а не то папашкам платить придется. Позади раздались голоса. Из ворот вышел коренастый чернокожий и маленький мальчик, мужчина держал в руках револьвер и мачете. – Спарджен, видать, решил-таки забить свою свинью,– заметил Тулли,– Короче, есть там одна шлюха... Альвина Гусман. Зеки ее уважают, потому как папаша у нее не кто-нибудь, а Эрмето Гусман – тот самый, что командовал в Гватемале Армией Го-поты. Оба они в Баррио – ну вроде как герои. Вот и все – свяжешься с ней, а дальше как по маслу. Свинья наблюдала за людьми и легонько похрюкивала, словно чего-то ждала. Остановившись футах в шести от нее, человек отщелкнул барабан. – Найти ее легко. По ночам на Авенида де ла Република, в каком-нибудь баре. Минголла тронул мозг этой свиньи, определил, что он достаточно крепок, и зацепился за край. – Прихватишь с собой дури, для обмена или еще для... – Зачем? Надо будет, я и так справлюсь. – Лучше не надо. Всех не ухватишь. Народ там грамотный – увидят, как легко все выходит, могут и просечь. Мужчина со щелчком захлопнул револьвер, мальчик что-то пропищал. – Как все пойдет, не мне тебе советовать, сам разберешься. Внутрь пролезешь легко. С охраной справишься без проблем. – Тулли толкнул его локтем. – Эй, друг! Ты чего не слушаешь? Самому же инструктаж приспичило. Раздался выстрел, и Тулли чуть не подпрыгнул. Но Минголла, для которого это не было неожиданностью, сделал вид, что не слышит. Вечером накануне того дня, когда Минголла должен был отправиться в Ла-Сейбу, он заперся у себя в комнате – почитать немного и пораньше уснуть. Он пролистал «Придуманный пансион» из одноименного сборника, перечитал полюбившиеся места: описание самого здания и старого бассейна с такой грязной водой, что тот казался огромной нефритовой лепехой; портрет хозяина пансиона, старого корейца, который все время сидел в инвалидном кресле, исписывая иероглифами длинные бумажные ленты и привязывая их к садовым лианам – на счастье; а еще служанки Серениты, она умерла последней из всех, кто подписал контракт, и смерть самого автора в точности повторила ее последние минуты. Как странно, думал Минголла, что два рассказа одного и того же писателя оказались такими разными – история двух враждующих кланов по-прежнему его раздражала. Однако он все же заставил себя дочитать до конца и с отвращением узнал, что их война так ничем и не кончилась. Потом затолкал книгу в уже собранный вещмешок, сунул голову под подушку и попытался заснуть. Но сон все не шел, в конце концов Минголла сдался и отправился бродить по пляжу, глядя, как закатное солнце забрасывает море блестками и как они растворяются в волнистой золотой линии, прочерченной по воде у самого рифа. Вскоре стемнело, Минголла сел на землю, прислонился спиной к стене отеля и, посматривая на гулявшие среди звезд бледные глыбы облаков, принялся колотить по песку палкой. – Смотри, жабу не прибей, – раздался девичий голос. Из тени пальм к нему направлялась Элизабет – в белом церковном платье с пылающими полосами лунного света, в руке псалтырь. – Почему это? – спросил Минголла. – Палка из маниоки, – ответила она. – Стукнешь жабу, другие тебя с острова сживут. Он рассмеялся. – Не бойся, не стукну. – И ничего смешного, – сказала она. – В прошлом году с сыном Надии Дилберт так и вышло. Жабы его молоком своим обрызгали, и ему жизнь не в жизнь стала. – Я осторожно, – заверил ее Минголла так же серьезно. Она подошла на пару шагов поближе, и глаза Минголлы пробежались по невысоким выпуклостям грудей, затянутым в кружевной корсаж. – А где твоя подружка? – спросил он. – Нэнси? Гуляет с кем-то. – Элизабет оглянулась. – Я пойду, пожалуй... – Побудь, поговорим немного. – Я в церковь, нельзя опаздывать. Минголла внушил ей, что ничего страшного, можно опоздать, и добавил желания. – Да ладно,– сказал он,– Всего-то на пару минут. Веки ее опустились, и вид стал слегка отрешенным, словно она прислушивалась к внутреннему голосу. – Ну, разве что на минутку. – Элизабет положила псалтырь на песок и осторожно присела на него, чтобы не испачкать платье. Бросила на Минголлу взгляд и тут же отвернулась; она напрягалась все больше и дышала все чаще. – Тулли говорит, – сказала она, – ты скоро уедешь. – Ты спрашивала его обо мне? – Нет... ну, да, в общем-то. Но это для Нэнси. Ты ей нравишься. – Гм. – Минголла проводил взглядом красные ходовые огни ползшей вдоль горизонта рыбацкой лодки. – Вообще-то, да, уезжаю. – Жаль... во Френч-Харборе карнавал будет. Минголла смотрел на ее красивое лицо: широкий симметричный нос, надменный рот и скульптурные скулы – если бы он надумал ее рисовать, в этом лице сама собой проступила бы взрослая чувственность, но сейчас оно казалось абсолютно юным, страсть подавлена, и Минголла понял, что он хочет не саму эту девочку, а просто оставить метку – на ней, а через нее на Тулли. Он не понимал толком, зачем ему это нужно. Все эти месяцы Тулли был для него загадкой, как будто что-то прятал за личиной бравады и грубости, хотя... Минголла подозревал, что личина эта придумана для того, чтобы скрыть простого и хитроватого себя самого, которого Тулли давным-давно хотелось послать подальше. И возможно, думал Минголла, больше всего на свете ему сейчас нужно переиграть своего же тренера, а для этого сорвать с того личину и доказать всем, что Тулли заботит гораздо больше вещей, чем он согласен признать. Минголла так хотел, и этого достаточно. |