Книга Тень автора, страница 55 – Джон Харвуд

Но это невозможно, ведь рукопись датирована декабрем 1925 года, то есть за два года до рождения Энн. Виола тогда не могла знать, что у нее будут две внучки. И что ее сын и невестка погибнут в результате несчастного случая. Мисс Хамиш забыла упомянуть в своем письме, когда и что именно произошло с родителями девочек; должно быть, она полагала, что мне это известно.

Могла случиться и ошибка в дате. Но рассказ был написан в 1925 году, через семь лет после окончания Первой мировой войны. И если Виола писала уже после катастрофы, она не стала бы спекулировать на несчастье своих внучек. Я уже знал о ней достаточно и не сомневался в ее порядочности.

И разумеется, она не могла знать, что спустя четыре года после ее смерти старшая внучка будет помолвлена с Хью Монфором.

Только вот я не знал, чем закончилась та история. И скольких страниц недоставало в рукописи. Я обыскал дом в Мосоне вдоль и поперек, даже поднимал ковер в комнате матери, но так ничего и не нашел.

«Одна сбылась».

Что, если эта дверь ведет в студию Генри Сен-Клера, с его «Утопленником» и полированным деревянным кубом? Что мне тогда делать?

В ход моих мыслей вторгся слабый ритмичный звук, который, как я потом понял, сопровождал меня все это время. Я обернулся, скрипнула половица, и шум тотчас прекратился. Птицы или мыши, решил я, – их наверняка полно между перегородками, но все же звук был каким-то неприятным, словно кто-то скреб ногтем по наждачной бумаге. И где-то рядом.

Я стал спускаться по лестнице черного хода, постоянно оглядываясь и стараясь не бежать, пока не подошел к массивной двери, ведущей во двор. Ни один из ключей, казалось, не подходил к ее замку. Но тут я увидел, что язычок замка – или как это называется – можно просто отодвинуть. Что было странно, поскольку я точно помнил, – действительно ли? – что всего пару часов назад эта дверь показалась мне плотно запертой. Наверное, это все последствия пресловутого джет-лэга: организм никак не перестроится на новый часовой пояс. Я распахнул дверь, впуская в дом запахи цветущего сада и теплого камня.

Внутренний двор был невелик, всего футов пятнадцать длиной, а в ширину и того меньше; впрочем, точно сказать было сложно, поскольку дикие заросли обступали его со всех сторон. Ступая по ковру из мертвых веток и опавших листьев, минуя покореженную скамейку и несколько каменных изваяний, поросших мхом и лишайником, я вышел на тропинку, которая, как я разглядел сверху, должна была привести меня к забору.

Тропинка, усыпанная гравием и очерченная каменным бордюром, когда-то явно была широкой, но крапива разрослась так вольготно, что я едва увертывался от ее жалящих укусов. Спустившись к руинам бельведера, я опять испытал ощущение дежавю. Передо мной было строение весьма простой формы: деревянный восьмиугольник высотой шесть-семь футов напоминал эстрад у для духового оркестра, огороженную перилами и имевшую входы с противоположных сторон. Бо́льшая часть кровли обрушилась, и на остатках ее каркаса кое-где уцелели ржавые листы металла. Следы темно-зеленой краски все еще проступали на обвалившихся стенах.

Подгоняемый любопытством, я принялся бороться с крапивой, пока ценой насквозь промокшей рубашки и нескольких зверских укусов не расчистил узкое пространство вокруг домика. Здесь был заметен сильный уклон участка, поскольку один вход в бельведер находился на уровне дорожки, а противоположный возвышался фута на два над землей, так что к нему вели ступеньки. Вдоль стен располагались деревянные сиденья.

Расчищая пол от обломков крыши, я обнаружил, что сиденья крепятся к стенам крюками. Крышка правого сиденья не сдвинулась с места, зато соседняя с визгом застывших петель подалась. Бледные жирные пауки бросились врассыпную, прячась от света. Под крышкой сиденья находилась покореженная корзина для пикника, черная от грязи и плесени, усеянная паучьими гнездами. Я взял палку, чтобы открыть ее; в месиве из грязи и насекомых обнаружилась еще одна коробка, похожая на старинный металлический ящик для хранения наличности с ручкой в центре крышки. Заклепки так проржавели, что с хрустом сломались при первом же прикосновении к ним.

В коробке оказался толстый пухлый конверт, но не с драгоценностями или банкнотами и не с документами о праве собственности на Стейплфилд; в нем лежал покрытый плесенью журнал. «Хамелеон». Том 1, номер 1, март 1898 года. Эссе Клемента Шортера и Фредерика Майерса; стихи Эрнеста Редфорда и Алисы Мейнел; и «Беседка» В. Х. Когда я начал листать страницы, чтобы отыскать начало рассказа Виолы, из журнала выпал маленький отпечатанный листок. «С наилучшими пожеланиями от автора». Потускневшие чернила хранили приписку, сделанную четким почерком Виолы: «Для Филли, если она найдет».

БЕСЕДКА

Для Розалинды Форстер самым любимым местом на земле был Стейплфилд, скромный сельский домик на краю лесного массива Сейнт-Леонард в Суссексе, где большую часть времени в году проводила ее лучшая подруга Каролина Темпл. Иногда Розалинда думала, что точно так же любила бы и всякое другое место, где жила бы Каролина, хотя и грех было отрицать красоту Стейплфилда с его светлыми просторными комнатами, из окон которых открывался вид на луга и холмы на юге и густые леса, подступавшие к дому, с северной стороны. Девушки подружились сразу, как только познакомились в городе пять лет тому назад, когда Розалинде было пятнадцать, а Каролине на год меньше; их породнила склонность к уединению, каким бы странным это ни показалось, но вдвоем они были счастливы. Обе они были единственными детьми в своих семьях, обе недавно потеряли любимых отцов – Джордж Форстер и Уолтер Темпл умерли в один год, – и общее горе еще больше укрепило их дружбу.

Когда они были рядом, их легко можно было принять за сестер, даже при том, что Каролина была светлокожей и с тонкими чертами лица, а Розалинда – смуглой. Они даже умудрялись ходить в ногу, а для общения друг с другом им было достаточно языка жестов и взглядов. Только вот условия жизни были у них совсем разные. Каролина с матерью имели годовой доход всего в несколько сотен, но были вполне довольны спокойной сельской жизнью и редкими вылазками в город; дом, который после смерти Уолтера Темпла они делили с его старшим братом Генри, вдовцом, принадлежал еще их далеким предкам. Между тем Розалинда и ее мать Сесили, хотя и жили в Бейсуотере на широкую ногу, были по уши в долгах, и Розалинду это мало волновало, пока она не осознала, что их будущее напрямую зависит от ее ответа на предложение о замужестве со стороны некоего Дентона Маргрейва. Именно для того, чтобы обдумать это предложение, она и приехала погостить у подруги. Хотя они всегда были неразлучны, в один из осенних дней мигрень не позволила Каролине выйти на прогулку, и Розалин да отправилась гулять одна. Каролина решительно отвергла предложение подруги почитать ей вслух и настояла, чтобы та не изменяла привычкам, и впервые Розалинда подчинилась, поскольку действительно была очень взволнована событиями последних дней и чувствовала, что только свежий воздух и движение помогут ей побороть уныние, которое одолевало ее все сильнее.

Когда она вышла из дома и двинулась в путь, небо было низким и хмурым. У них с Каролиной был любимый маршрут, который проходил через поля и затем спускался к реке, где над водой нависали тяжелые плакучие ивы, но сегодня, повинуясь какому-то неясному порыву, она свернула в другую сторону и направилась к густо поросшему лесом холму. Даже на природе она все равно возвращалась к своим проблемам, мысленно репетируя сцены, в которых отказывает господину Маргрейву, объясняя свой выбор, во-первых, тем, что она твердо решила посвятить себя Искусству, а во-вторых, что ее сердце навечно принадлежит другому. Эти сцены постоянно будоражили ее девичье воображение, однако никак не хотели ложиться на бумагу, стоило ей взяться за перо в полной решимости начать работать, чтобы наконец избавить себя и мать от финансовых забот. И когда, очень редко, ей все-таки удавалось перенести на бумагу придуманный диалог, казавшиеся красивыми фразы становились избитыми и банальными, и она безжалостно рва ла исписанные листы.