Книга В чертополохе, страница 57 – Иван Дорба

* * *

Два месяца они неторопливо брели вдоль заросшего ивняком берега Днестра, потом где-то неподалеку от Николаева повернули на север и проселками подались в сторону Львова, взбираясь на лесистые холмы, спускаясь в глубокие, сырые овраги, переходя вброд речки и ручьи и стараясь держаться подальше от больших населенных мест во избежание встречи с немцами и украинскими националистами, которые, по словам радушных крестьян, «лютують, як пси скажени!» Спокойно они себя чувствовали только в убогих деревеньках и хуторах да пастушьих колибах, у добрых и мудрых чабанов.

…Уже вечерело, когда они наконец добрались до Озорловской скалы, что высилась над пригородным селением Лесеницы, а с нее был виден Высокий Замок на кургане Копец, вокруг которого золотились кресты церквей.

— Там, где кресты, Русская улица — древнейший район русско-украинского поселения. А вон там, выше всех, башня Корнякта, — показывал Абрам Штольц. — А вот тут, в крайней хатенке на Лесеницах, живет мой товарищ по ветеринарному институту Василь Трофимчук. Если он еще жив, у него и переночуем. И он нам все расскажет, что к чему, а мы ему…

— Не опасно? Он нас не выдаст? Кто он? — спросил Чегодов.

— Василь — сын бедняка. Сам видишь, какая у него хата. Отец батрачил за так у одного польского пана, чтобы дать сыну образование, таскал какие-то мешки с солью, надорвался и помер. Со второго курса Василя исключили. Уже советская власть дала ему доучиться. Василь не выдаст.

По тропинке с вершины скалы с вязанкой хвороста за плечами спускался человек.

— Да вот он! — И Абрам кинулся к высокому плечистому мужчине в вышитой украинской и уже изрядно поношенной рубахе.

Трофимчук понравился путникам открытой улыбкой, прямым взглядом карих глаз.

Вечером, сидя в хате, они обсуждали, что делать дальше.

— У меня во Львове осталось немало хлопцев по институту. Я завтра пораньше пойду до миста… — начал было Штольц.

— Ты, Абрам, как был, так и остался фантазером,— перебил его Трофимчук. — Беснуются легионеры Бандеры, народу расстреляли уйму — русских, евреев, украинцев. А по дорогам немцы проверяют документы. Чуть что — арестовывают и в лагерь. Тебя, Абрам, сразу в гетто направят. Вам бы в партизаны податься…

— А мы, дурни, свои автоматы у лиси сховали, десь под Ходоровом, — с огорчением заметил Бойчук. — Пийду во Львив я, маю там корыша.

— У меня тоже есть адресок, не уверен только, довоенный! Я и по-немецки могу объясняться… — начал было Чегодов.

— Нет, ребята, идти первому надо Бойчуку, он самый неприметный. А вы тут побудьте. Раз в неделю я гоняю для немцев скот на львовскую бойню, — начал уверенно Василь Трофимчук.

— Так у нас ни рогив, ни хвостив нема, мий Василю, и на бойню мы не хочемо, — пошутил Бойчук.

— Для тебя, Иван, я раздобуду довидку у солтыса, будто ты из наших Лесениц. А вам, — он повернулся к Чегодову, — и тебе, Абрам, особенно тебе, ходить не советую.

Абрам вздохнул:

— Что делать, если я еврей, проклятый Богом и людьми жид, нас убивают немцы наравне с коммунистами. Но я здесь не останусь. Хочу во Львов. Все равно мы будем жить! И я с гордостью буду носить треугольник на рукаве, на спине, на лбу, если им так нравится. Это мое отличие, я не стыжусь еврейского происхождения. Мы талантливый, находчивый народ, у нас быстрый ум и тысячелетиями выработанная хватка, и потому такие идиоты, как Гитлер, нас ненавидят и нам завидуют.

— Ничего, Абрам, часто побеждает в конечном счете побежденный. Ты не смиряйся, но и не лезь в пекло!

— Но марксизм проповедует борьбу! — заметил Чегодов. — Христианство тоже держалось не на смирении. Начиная с Крестовых походов и кончая инквизицией…

— Подобные проповеди вел ребе Эршель Розенфельд, давно это было, а запомнился на всю жизнь…

— Этот наш львовский Эршель Розенфельд сейчас состоит членом «Юденрата» — «Еврейского совета». Он тебя в гетто и загонит… А пока воспользуемся тем, что немецкие власти всячески поддерживают торговлю. — Василь указал большим пальцем в сторону Львова. — Теперь пойдем позавтракаем. А пока поживите у меня. Хата моя на отшибе, люди кругом свои, все беднота, к вам зависти у них не будет.

— Полегесенько и пийду до корыша на Грязькову вулыцю.

— Не Грязькову, а Грядкову, от вокзала подняться по улице, которая называется Внебовстомпеня.

— Внебовстомпеня! Какая прелесть! Скажите, а где улица Крашевского? — спросил Олег.

— Крашевского? Это у парка Костюшка.

— Так вот, Иван, — отведя Бойчука в сторонку, наказывал Олег, — на Крашевского, 6 до войны жил мой знакомый, Гацкевич, узнай, там ли он еще. Дашь ему вот эту записку, скажешь, что я лежу больной, что мы приехали из Варшавы, на демаркационной линии у нас отобрали документы, а мы, воспользовавшись тупоголовостью охранников, вместо того, чтобы вернуться назад в Польшу, сели во львовский поезд и вышли, боясь проверки документов, в Баратуве. Запомнил? В Баратуве. Об Абраме ничего пока не говори. Там, в Баратуве, заболел. Оттуда ты перевез меня к своему знакомому. Ясно? — И Олег хлопнул Бойчука по плечу.

— Ясно! Крашевского, шисть, Гацкевич, хай вин сказываться…

— Верно. Скажи еще, что он получал от меня письма для Владимира Владимировича, а фамилию он должен сам вспомнить.

— Отдаю записку. Мы приехали из Варшавы, потом эта самая линия, станция Баратуво, письма от Владимира Владимировича, а фамилия?

— А ты, Иван, хорошо говоришь по-русски!…

— Скажи лучше, шо мы делали у Варшави?

— Мы с тобой познакомились в поезде, а о себе придумывай что хочешь, чтобы складно было, Гацкевич — воробей стреляный.

— А шо за чоловик?

— Сам толком не знаю, будь с ним осторожен…

Василь Трофимчук, услышав последний совет, снова обратился к Бойчуку:

— Комендантский час с десяти вечера и до шести утра. Ночью ходят патрули. Поймают и тут же застрелят! В бывшем здании воеводства, что на улице Чернецкого, — дискрикт, там выдают пропуска и разрешения на пребывание в районах, где размещены офицеры СС и вермахта — войсковые. Продажа по талонам, нашему брату полагается: хлеба граммов двести в день, шестьдесят граммов маргарина, полтора килограмма мяса и тридцать штук папирос в месяц.

— Ого! А сырнычкы?

— Две коробки в месяц! И смотри в оба, на черном рынке еще можно кое-что купить, но повторяю: за спекуляцию — расстрел! Пачку аспирина нельзя купить, в порядочный кинотеатр украинцу запрещено ходить! В театры! А ты, Абрам, запомни, — Василь обернулся к Штольцу, — гетто находится в районе Подзамча…

— Можешь не повторять, мы все запомним, у нас память хорошая! — И его глаза недобро сверкнули.

«Да, он все запомнит, запомнят и украинцы, запомним и мы, русские, крепко запомним!» — подумал Чегодов.