Книга Тайные тропы, страница 32 – Георгий Брянцев

— Гуляю.

— Как там в лагере?

— От лагеря отшили... Шистую отставку полушил.

Всех напугала эта новость. Немного успокоились, когда Заломов рассказал, что комендант лагеря дал «отставку» всем «бочкарям». Но их допросам не подвергали, даже не спрашивали ни о чем. Значит, немцы так и не догадались, как бежал Повелко.

Заломов сел за стол и достал из кармана кисет.

— Теперь надо другую работенку подыскивать, — сказал он, улыбаясь.

— Жаль, что с лагерем связь потеряли, — сказал Повелко. — Очень жаль. Хорошие ребята там есть.

— Нишево не попишешь, — сокрушенно покачал головой Заломов.

Он медленно крутил цыгарку. Большие обветренные, в шрамах и ссадинах пальцы его действовали неуверенно, неуклюже. Казалось, что цыгарка вот-вот выпадет из рук.

— Ты, кажется, успел заправиться маленько? — подмигнул старику Повелко.

— Есть такой грех, — признался старик. — Тряхнул сегодня по случаю отставки, да, видать, переложил малость...

— Тебе грех пить, отец, — сказал Тризна.

Заломов удивленно посмотрел на Игната Нестеровича.

— Пошему?

— Человек ты верующий, зачем бога гневишь?

Старик промолчал, подул на цыгарку и нахмурился.

— Да и вот с нами тоже связался, с коммунистами, а разве можно верующему с нами дело иметь?

— Ну, насшет этого ты, Игнат, брось, — не чувствуя шутки, ответил Заломов, — с праведными людьми дело иметь не грех. А кабы вы в бога верили, я бы сам в коммунисты записался...

Все искренне рассмеялись.

— И насшет спиртного скажу Христос не против его, сам пивал со своими апостолами и погорел на этом деле... А нашему брату и подавно не возбраняется.

Друзья опять расхохотались.

— Значит, и Христос не против? — спросил Грязнов.

— Не против, сынок, никак не против. Надо только норму соблюдать. А я редко закладываю. Вот Димку вырушил из лагеря, мне Гнат и преподнес стакашек с радости, теперь отставку полушил — приложился с горя..

— Что же получается, — рассмеялся Грязнов, — прикладываешься и с радости и с горя?

— Так спокон веков и не мной заведено: народится шеловек — пьют, свадьбу играют, — пьют, на кладбище отвезли — тоже пьют.

Старик помолчал, потом, будто вспомнив, спросил:

— Ну, а как ваше дело?

На вопрос старика никто не ответил.

— Шего молшите?

— Плохи дела, — коротко бросил Игнат Нестерович.

— Шего так?

Тризна вкратце обрисовал создавшееся положение.

— Главное — Повелко не может попасть во двор электростанции.

— Выходит, Димка, на тебе весь свет клином сошелся? — ухмыльнулся Заломов.

— Выходит, так, — ответил за Повелко Игнат Нестерович.

— Ишь ты — пуп земли, — пошутил старик. — Знашит, коли попадешь во двор, так дело и совершится?

— Обязательно... — заверил Повелко.

— А не боязно?

— Там видно будет, а сейчас не боязно...

— Ну, ладно, совещайтесь, а я пойду. — Заломов встал и начал одеваться.

— Куда же вы? — удивленно спросил Грязнов.

— Не торопись. Сиди, гостюй, — уговаривал Игнат Нестерович.

— Пошел, пошел. Пора костям на покой, да и правду сказать — што-то мутить нашинает, еще и до хаты не доберусь.

Натянув на плечи полушубок, Заломов вдруг запел. Заболотько поторопился вывести старика на улицу.

— Странный он немного, — с досадой сказал Игнат Нестерович. — Ну, что ж, и нам пора, — добавил он, и гости стали собираться.

На другой день на квартиру к Ожогину и Грязнову прибежал Игорек. Он торопливо передал, что у Заболотько их ждут Изволин и Тризна.

Друзья встревожились — их удивил неожиданный вызов. Через двадцать минут они уже стучались в окно знакомого дома.

— Что случилось? — первым долгом спросил Никита Родионович у Изволина.

— Ничего особенного, — приветливо улыбнулся в ответ Денис Макарович. — Небось, перепугались?

— Не очень, чтоб уж очень, но и не дюже, чтоб уж дюже, — отшутился Грязнов.

— Но все-таки? — настаивал Ожогин.

— Потребовалось созвать расширенное заседание. Для справки слово предоставляю Игнату Нестеровичу. — Изволин говорил весело, и тревога друзей быстро рассеялась.

Оказывается, переполошил всех старик Заломов. Он явился к Тризне два часа назад и сказал: «Созывай всех, буду докладывать рационализацию». Какую рационализацию? «Созывай, — говорит, — тогда узнаешь.» Пришлось созвать.

— А где же он сам? — спросил Андрей..

— Побежал что-то уточнять, сейчас вернется.

Начали высказывать предположения. Игнат Нестерович был склонен думать, что старик с горя просто хватил лишнего. Борис Заболотько предполагал худшее, — не свихнулся ли старик в связи с отставкой. Уж больно странно он себя вел вчера вечером.

— Короче говоря, Заломов что-то заломил, — резюмировал Денис Макарович. — Потерпим немного, сейчас выяснится.

Заломов пришел, как и вчера, под градусом, но на ногах держался крепко и рассуждал здраво.

— Раздеваться не буду, время в обрез, — начал он, ни с кем не поздоровавшись. Согнав Грязнова со стула, он уселся сам и, по обычаю, начал сворачивать цыгарку. Делал он это не торопясь и своей медлительностью раздражал собравшихся. Наконец, заговорил.

— Так... Што я в отставке, всем известно? — спросил Заломов.

— Ну? — сказал Тризна, не понимая, к чему ведет старик.

— Две бошки у меня управа конфисковала, а две оставила.

Вое недоуменно переглянулись. Тризна закашлялся и вышел на воздух.

— Погодим малость, — продолжал Заломов. — Пусть Гнат отдышится. — И он невозмутимо стал попыхивать цыгаркой.

Воцарилась тишина.

Наконец, вернулся бледный Игнат Нестерович. От приступа кашля глаза его наполнились слезами, и он вытирал их платком.

Заломов сокрушенно покачал головой и снова заговорил:

— Когда бошки увозили со двора, то запугали, што и остальную пару заберут. Вот как. А пока и кони и бошки дома. Ха... Ха!

Денис Макарович покусывал губы и, видно, едва одерживал смех. Нервный Тризна не выдержал:

— Чего ты воду мутишь? Где твоя рационализация?

Заломов не смутился. Он неожиданно громко рассмеялся.

Стоявший за его спиной Борис Заболотько постучал себя пальцем по лбу.

— Сейчас и рационализацию выложим. Разведку я не зря провел. Электростанция уже месяц как заявку дала в управу на ошистку. Раз! — Он загнул один палец. Лица у всех вытянулись. — А мы возьмем с Димкой ношью да и вывезем все, што полагается... Два! — Он загнул второй палец. — Ношью никто проверять не будет. Три! Завтра у меня все могут отобрать дошиста. Шетыре! Знашит, воробей, не робей! Пять! Вот она и рационализация.