Книга Тайные тропы, страница 56 – Георгий Брянцев

Адольф Гитлер.

«Мое дело не наводить справедливость, а искоренять и уничтожать».

Геринг.

Никита Родионович стал читать вслух:

— «Наши враги могут вести войну сколько им угодно. Мы сделаем все, чтобы их разбить. То, что они нас когда-нибудь разобьют, невозможно и исключено». Гитлер. 3.10 1941 года.

Сбоку цитаты рукой Кибица были поставлены три огромных вопросительных знака.

— «Сегодня я могу сказать с уверенностью, что до зимы русская армия не будет более опасна ни для Германии, ни для Европы. Я вас прошу вспомнить об этом через несколько месяцев». Геббельс. Заявление турецким журналистам 15.10 1942 года. И надпись поперек: «Я вспомнил об этом ровно через год. Турецким журналистам не советую вспоминать».

— Критикует начальство, — рассмеялся Андрей.

— Да, похоже на это... «Можно уже мне поверить в то, что чем мы однажды овладели, мы удерживаем действительно так прочно, что туда, где мы стоим в эту войну, уже никто более не придет». Гитлер. 10.11 1942 года. И добавление Кибица: «Мой фюрер! А Сталинград, Орел, Харьков, Донбасс, Брянск, Киев?! Несолидно получается».

«Отступление великих полководцев и армий, закаленных в боях, напоминает уход раненого льва, и это бесспорно лучшая теория». Клаузевиц. И постскриптум Кибица: «Лев улепетывает обратно. Теория не в нашу пользу».

— Не завидую фюреру. Подчиненные у него не совсем надежные, — заметил Никита Родионович. — Ну, хватит, а то, неровен час, вернется сам Кибиц, — и Ожогин положил тетрадь на полку.

— А может с собой прихватим? — вырвалось у Андрея..

Никита Родионович задумался. В голове Андрея мелькнула смелая мысль.

— Прячь под рубаху, — сказал он быстро и передал тетрадь Андрею.

Друзья подождали еще несколько минут. Кибиц не возвращался.

— Ну, пойдем, уже первый час... Зорг, наверное, беспокоится.

Друзей приняла жена Зорга. Самого его не оказалось дома. Клара объяснила, что мужа минут двадцать назад вызвал к себе Юргенс.

— Заходите, он, вероятно, сейчас придет.

Клара провела друзей в свою комнату.

В углу стоял прекрасный, почти в рост человека, трельяж, отделанный красным деревом. На туалетном столике, на этажерке, на пианино были расставлены затейливые статуэтки, изящные флаконы с духами и одеколоном, всевозможных размеров баночки с кремами и лосьонами, ножницы, пилочки и прочие атрибуты кокетливой и придирчиво относящейся к своей внешности женщины.

Клара мимикой и жестами дала понять Никите Родионовичу, что сожалеет о присутствии третьего лица — Грязнова. Потом она села за пианино и бурно заиграла вальс из «Фауста».

Через несколько минут вошел Зорг, очень расстроенный, и объявил друзьям, что занятий не будет.

Ожогин и Грязнов, не вступая в расспросы, раскланялись и ушли.

— Что-то приключилось, — сказал по дороге домой Никита Родионович.

— Да, и необычное, — согласился Андрей. — Хорошо бы в это время сидеть под полом.

Дома друзья вновь занялись тетрадью своего «учителя». В ней оказались такие ремарки против цитат из речей фюрера и его приспешников, за которые Кибицу могло не поздоровиться. В тетради пестрели выражения: «довоевались», «все продано и предано», «сколько можно болтать», «где же смысл», «никому нельзя верить».

Но это еще ни о чем не говорило и из этого нельзя было заключить, что Кибиц враг фашизма. В конце тетради друзья обнаружили собственные размышления Кибица, относящиеся уже к последним дням. Кибиц считал виновником поражения не партию национал-социалистов, а нынешних ее руководителей, которые завели Германию в тупик.

— Эта тетрадь нам пригодится, — сказал Никита Родионович, — мы ее используем против него.

— Меня смущает одна деталь: кого он заподозрит в похищении тетради? — спросил Андрей.

— Деталь существенная и от нее зависит вопрос компрометации Кибица. Это надо обдумать хорошенько и не торопясь.

— Вы думаете, удастся применить тетрадь?

— Сейчас трудно сказать.

В полдень в парадное кто-то постучал. Андрей вышел и через минуту ввел в комнату Варвару Карповну.

— Вы удивлены моему приходу? — спросила Трясучкина Ожогина.

— Удивлен.

— У вас, конечно, будет тысяча вопросов, как и что произошло? — спросила Варвара Карповна, когда Андрей вышел.

— Пожалуй, нет, — ответил Ожогин.

— Почему? — несколько разочарованно произнесла Трясучкина.

— Потому, что знаю все и даже то, что исходило из ваших уст.

— Даже так?

— Конечно. Отец навещал вас, вы ему рассказывали, он — соседям, а те — нам.

Никита Родионович пытливо разглядывал Трясучкину. В ее поведении, как ему казалось, появилось что-то новое, а что именно, определить сразу не удавалось. Она похудела, исчезло дерзкое выражение глаз.

— Знать бы вот только, кто хотел меня на тот свет отправить и не пожалел для этого двух пуль, — прищурив глаза, проговорила Варвара Карповна.

— А зачем это знать? Ну, допустим, вам назовут имя злодея, что вы предпримете? — спросил, чуть заметно улыбнувшись, Ожогин.

— Что?

— Да.

— Поблагодарю от всей души... Если бы пули обошли меня, тюрьмы мне не миновать. Кто бы поверил в то, что я тут не замешана.

Варвара Карповна попросила Никиту Родионовича пересесть со стула на тахту, к ней поближе.

— Теперь я, кажется, свободна...

Наступила тишина. Никита Родионович понял, что Варвара Карповна этой фразой вызывает его на решительный разговор, но молчал.

— Вы можете сказать, кто стрелял? — снова спросила Трясучкина.

Никита Родионович выждал секунду и твердо ответил:

— Я.

Варвара Карповна пристально смотрела в глаза Ожогину, пытаясь найти в них подтверждение его резкого ответа.

— Значит, вы?

— Да, можете благодарить, вы же обещали это сделать.

Она улыбнулась, но тут же улыбку сменила тень грусти.

— Наверное, сожалеете, что не освободились от меня так же, как и от Родэ?

— Я в мыслях даже не имел нанести вам хотя бы царапину, — продолжал уверенно выкручиваться Ожогин, — но когда все случилось, то пришел точно к такому же выводу, как и вы.

Никите Родионовичу пришлось быть последовательным до конца и убедить Трясучкину, что никого другого посвящать в такое опасное предприятие он не мог и должен был действовать один. Попытка его увенчалась успехом. Варвара Карповна поверила и тому, что стрелял Ожогин, и тому, что ничего худого он не замышлял против нее лично.