Онлайн книга «Любовь — всего лишь слово»
|
Я вылетел из пяти интернатов. И каждый раз из-за историй с девочками. У меня имеется капитальный недостаток: в некоторых ситуациях я попросту теряю рассудок, становлюсь безмозглым. Black-out [63] . Это началось с моей первой девушки. В этот момент я становлюсь просто невменяемым. Проклятие, я почувствовал это еще в ее комнате — так же, как чувствует эпилептик приближающийся приступ! Из комнаты я еще сумел вырваться. А пройти мимо дерева уже не мог. Когда я вспоминаю об этом сегодня, мне кажется, что я был совершенно пьяным и она тоже. Мы впали в неистовство. В метрах пяти от дороги, в густом подлеске, на горячей от солнца земле. Я разорвал ей чулки, она на мне — рубаху, потому что не могла дождаться, когда я разденусь. Мы царапали друг друга и кусали. Мы делали такое, о чем я не могу написать, потому что все равно это не напечатают. Наши тела были в кровоподтеках от камней и шипов, по которым мы катались, впившись друг в друга. Мы ничего не замечали. И конца этому не видно. Каждый раз все начинается по-новой. Несколько дней спустя я все еще чувствовал на спине длинные глубокие царапины от ее ногтей. Когда она кончает, то так закатывает глаза, что видны лишь белые глазные яблоки, и издает звуки, словно под адской пыткой. Она держит меня как клещами, и все вокруг кружится-вращается. В своей жизни я поимел уже множество девиц. Но такой еще не было. Ее безумие заразительно. Двое впавших в бешенство держали друг друга в цепких объятиях. Эта книга должна быть честной. Я никогда не любил Геральдину. Но никогда ни с одной женщиной я не испытал ничего подобного, как с этой помешанной на сексе девушкой, которая с первого же взгляда вызвала во мне отвращение. Которую я начал ругать про себя сразу же, как только рассеялся красный туман перед глазами. Которую я ненавидел в тот момент, когда она, обессиленная, выскользнула из моих рук и, уставясь на меня своим безумным взглядом, стонала: — Я люблю тебя… Я люблю тебя… Еще никогда так не было… как с тобой!.. Эта книга должна быть честной. Вот все закончено. Она неподвижно лежит. Ее губы все синие. Она еще трепещет всем телом. И тут я с ужасом думаю о том, что она сейчас скажет и действительно произносит в следующий момент: — Это впервые в моей жизни… Я молча сижу рядом с ней. — Я столько раз пыталась. Снова и снова. С четырнадцати лет. У меня наверняка было больше мальчиков, чем у тебя девочек. Но ничего не получалось, что бы мы ни делали. Я почти свихнулась. Мальчикам я разыгрывала театр… Я пыталась одна. Но не вышло ни разу… И вот ты… Ты… Это было так прекрасно… Я люблю тебя! Геральдина любит меня. Она, к которой я испытываю отвращение. 5
14 часов 10 минут. Мы оделись. Мне пришлось ей помогать — настолько она была еще слаба. В 15 часов я должен быть у этой старой башни. Верена будет ждать. Как же мне отвязаться от Геральдины? — О чем ты думаешь? — вдруг спрашивает она. — О тебе, — естественно, отвечаю я. В ответ на это она тесно прижимается ко мне. — Я люблю тебя. С тобой было так хорошо. Я думала, что умру. Так хорошо. Как никогда еще. Только теперь я узнала, что это такое. Я никогда уже не оставлю тебя! Видно, что она говорит это совершенно серьезно. И надо же было со мной случиться такому! — А ты меня любишь? — Нет. То, что она хочет, бессмысленно. Пусть знает с самого начала. Но и говорить ей об этом тоже бессмысленно. — Для меня не важно, если ты меня не любишь. Когда-нибудь и ты полюбишь меня. — Нет! — Ты меня еще не знаешь, ты не представляешь, какой могу я стать. И когда-нибудь ты меня обязательно полюбишь. Я так счастлива, Оливер. Еще никогда я не была так счастлива. Вот увидишь, какой хорошей я могу быть. Она осыпает меня поцелуями, она глядит на меня, а я думаю: Верена, Верена, Верена. 6
Я говорю ей: — Тебе пора домой. — Я не хочу. — Тогда иди в столовую. — Я не могу сейчас есть. И я тоже не смог бы сейчас. — Нас начнут искать. — Они нас не найдут. — Но мне необходимо быть дома. — Ну еще четверть часика, — клянчит она с такими собачьими глазами, что этого невозможно вынести, — зато потом я буду паинькой. Я уйду и оставлю тебя в покое. Еще пятнадцать минут, ладно? Я киваю. — Я ведь теперь принадлежу тебе… Этого мне только не хватало! — … мы оба принадлежим друг другу… Нет. Нет. И нет! — … и еще я хочу тебе рассказать, почему я такая… — Что значит «такая»? — Ну, почему я… почему я такая испорченная. И если бы не появился ты и не спас меня… Да, именно так она и сказала. Произнесла именно это слово. Которое я только что напечатал. Я печатаю его еще раз: «Спас!» — … то я в конце концов попала бы в психушку. Можно я положу тебе голову на грудь? — Конечно. Она кладет мне на грудь голову, а я глажу ее смехотворный начес, который выглядит сейчас, как после драки с соперницей, а она продолжает говорить, словно во сне, тоже глядя на меня: — Мне восемнадцать. А сколько тебе? — Двадцать один. — Мы жили в Бреслау. Мой отец физик. В сорок шестом его взяли русские. Его — как ученого, а нас из любезности. Отцу пришлось работать на них. Мы попали в Новосибирск. Туда определили отца на работу. В громадный институт. Там было много других немецких ученых-исследователей. У нас был хорошенький маленький домик за городской окраиной. — Тебе тогда было четыре года. — Да. И началось это с детского сада. — Что именно? — Погоди. Русские были весьма любезны с моим отцом и матерью, а взрослые русские и со мной тоже. Они приносили нам продуктовые пайки. Мне — куклы и игрушки. Вместе с соседями мы отмечали праздники. — Ну а кто же был нелюбезен? — Дети! Я же говорю тебе, что это началось в детском саду, а потом, когда я пошла в школу, стало совсем плохо. Хоть я и бегло говорила по-русски! По-немецки я имела возможность говорить только дома. Мой отец подписал контракт на десять лет. Так что мне пришлось восемь лет учиться там в школе. Скажу тебе, это был настоящий ад. 14 часов 25 минут. Верена. Верена. Верена. — Немка в русском классе. Ты пойми, что это такое! Мы напали на них, и многие дети в моей школе потеряли отцов и братьев. Они погибли в этой страшной войне с Гитлером. Теперь они мстили. |