Книга Жажда возмездия, страница 39 – Жюльетта Бенцони

— Когда вы повстречались с королем Людовиком?

— Сначала в битве при Монлери, где я видел, как он храбро сражается, не забывая при этом беречь своих солдат. Я восхитился им. Потом я увидел его в несчастной Неровне, в этой подстроенной ему ловушке, когда смерть преследовала его в течение нескольких часов, которой он, однако, не испугался. Он проявил всю свою дипломатию, и тогда я понял, что это гениальный человек. Я оценил его по достоинству и сделал тогда все, чтобы задержать обезумевших солдат Карла Смелого.

Король был мне признателен за это.

— Говорят, — заметил Деметриос, — что Карл заставил короля сопровождать его до Льежа и присутствовать при наказании его жителей, которые совсем недавно были его друзьями, и что при этом герцог оставался совершенно спокойным.

— Это удивительный актер, и признаюсь, что он меня зачаровывает, этот паук, тщательно плетущий свою паутину, в которую попадают легкомысленные насекомые. После Перронны я выполнил для Карла Смелого несколько поручений в Англии, Бретани, Кастилии, получая за это только критические замечания, а порой даже грубости. В то же время я видел, как его политика становилась все более безжалостной и дьявольской.

О чем только не мечтал Карл Смелый! Добиться от императора Фредерика III, чтобы тот сделал его своим наследником вместо собственного сына! А теперь — королевство, для чего ему нужна Лотарингия, под которой объединились бы Нидерланды, Фландрия и Бургундия!

Но меня уже не было рядом. Бесплодная миссия, при выполнении которой я едва остался жив, вынудила меня принять решение: король Людовик звал меня к себе. В ночь с 8 на 9 августа 1472 года, то есть три года тому назад, я встретился с Людовиком в Анжу, в Понде-Се. И ни о чем не сожалею.

— Что с вами будет, если вы попадетесь герцогу? — спросил Деметриос.

— Конец мой будет, безусловно, уроком для других.

Впрочем, когда Филипп де Селонже нападал на короля, он надеялся сразу убить двух зайцев — покончить с королем и привезти меня, закованного в цепи, ибо мне кажется, что он желает моей смерти даже больше, чем его хозяин. Но, к его несчастью, я не люблю охоту. Зато сам он сейчас в плену.

— Вы хорошо его знаете? — едва слышно спросила Фьора.

— Довольно хорошо. Он старше меня всего на два года, и мы долго были с ним соратниками по оружию.

Но мы никогда не дружили по-настоящему — мы слишком разные люди.

— Но, может быть, вам приходилось видеться с его женой?

Удивление Коммина было настолько же сильным, сколько и искренним.

— С его женой? Я никогда не слышал, чтобы он был женат! Насколько мне известно, он отказался от многих выгодных партий, да к тому же у него не хватило бы времени для этой несчастной.

— Почему вы считаете ее несчастной?

— Не очень-то приятно жить оторванной от всего мира в его замке или же присоединиться к числу женщин, окружающих в Гане, Брюгге, Брюсселе или Лилле графиню Маргариту и ее невестку Мари. Сейчас не время для счастливых супружеских пар! У меня то же самое: вот уже два с половиной года после моей женитьбы, как я не виделся с моей любимой супругой Элен.

— И она не скучает о вас? — спросила Фьора с некоторой дерзостью.

— Даже если это и так, она слишком разумна и хорошо воспитана, чтобы высказать мне это.

— Тогда я поставлю вопрос иначе: вам ее не хватает?

К Коммину вернулось хорошее настроение, и он ответил с улыбкой:

— Я мог бы вам сказать, что государь не оставляет мне на это времени, и это было бы правдой. Но вечерами, когда в деревне так чудно и небо полно звезд, бывает, что я сожалею о ее отсутствии, ибо она нежна и красива. Вы брюнетка, а она блондинка, и характер у нее более мирный, если вы позволите мне допустить такое сравнение.

Было уже поздно, и Коммин попрощался со своими новыми друзьями. Фьора послушала, как стихал стук его сапог в длинной галерее центрального двора со множеством дверей, ведущих в апартаменты, и, убедившись в том, что сеньор Коммин д'Аржантон был уже в своей комнате, она подошла к Деметриосу, который слушал, облокотившись о подоконник, как колокола собора своим звоном возвещали о комендантском часе. Он задул на столе свечи. Ночь была светлой, и можно было обойтись без освещения. Фьора села рядом с греком и спросила его:

— По правде говоря, я не знаю, что и думать об этом человеке. Он смущает меня. С виду такой откровенный, честный, верный королю, с которым вроде бы так легко подружиться, и все-таки…

— Надеюсь, ты не станешь сейчас упрекать его в том, что он переметнулся от Карла Смелого к королю Людовику?

— А почему бы и нет? На всех языках это называется предательством, не так ли?

— Только не на моем! В этом виноват не мессир де Коммин, а этот безмерно гордый герцог, которому неведомы человеческие чувства, поэтому ему не удалось удержать ни одного из своих слуг. Я уверен, что де Коммин служит верой и правдой королю и что он разумом потянулся к королю, признав в нем себе подобного.

У него ум настоящего государственного деятеля, и Людовик XI не ошибся в нем. Он знает, что бывает заслуженная признательность. Карл Смелый этого не понимает и никогда не поймет.

— Однако ему удалось привязать к себе мессира де Селонже, — с горечью сказала Фьора.

— Потому что они очень похожи друг на друга. Твой Филипп — это отражение, которое Карл Смелый может увидеть, если ему случается смотреться в зеркало.

— Это не мой Филипп!

— Однако же у тебя разрывается сердце с того момента, как ты узнала, что его может ожидать эшафот.

Не отрицай. Я читаю по твоему лицу, как по книге. Ты это хорошо знаешь.

— Ты видишь так же хорошо и будущее. Умрет ли он? — дрогнувшим голосом спросила Фьора.

— Не знаю. Чтобы ответить на твой вопрос, мне надо побыть с ним рядом.

— Но ты рядом со мной! Что ты видишь?

— Длинную дорогу, кровь и слезы. Послушаешься ли ты меня, Фьора, если я прикажу тебе вернуться в Париж к Леонарде и Нарди? Предстоящие битвы будут слишком суровыми для женщины. Я тебя люблю и хочу оградить от них.

— Я не хочу, чтобы меня щадили, — сказала она с внезапной твердостью. — Сейчас я ненавижу Карла Смелого еще больше, чем вчера. И если Филипп умрет из-за него…

Стук копыт оборвал ее на полуслове. Она узнала коренастую фигуру Эстебана, возвращавшегося на постоялый двор после вечеринки, проведенной, без сомнения, в каком-нибудь кабаке вместе с солдатами, охраняющими город. С тех пор как он покинул Париж, кастилец вдыхал полной грудью запах войны и никогда не терял случая побывать в войсках, чтобы разделить с ними, хотя бы на короткое время, жизнь, для которой он был создан. Деметриос знал об этой привязанности Эстебана, но тот был, видимо, настолько верен своему хозяину, что сопротивлялся своему желанию вступить в войска.