Книга Близнецы-соперники, страница 102 – Роберт Ладлэм

— Что значит «нет»? — спросил он тихо.

— Я же вам сказал. Я их едва знал. Мы даже и не разговаривали.

— Потому что они были евреи? Потому что в те времена сюда дошли веяния с севера?

— Я вас не понимаю.

— Думаю, понимаете! — Адриан не спускал с него глаз. Альпиец отвел взгляд. Фонтин тихо продолжал: — Вы могли их и не знать. Но вы мне в первый раз за все время солгали. Почему?

— Не солгал. Они не были друзьями Гольдони.

— А Капомонти?

— И Капомонти.

— Вы их не любили?

— Мы их не знали! Они всегда держались особняком. Здесь селились другие евреи, и они тоже жили сами по себе. Неужели не понятно?

— Нет! — Адриан чувствовал, что разгадка совсем рядом. Возможно, сам Гольдони и не знал этого. — Что-то произошло в июле тысяча девятьсот двадцатого года. Что?

Гольдони тяжело вздохнул:

— Не помню.

— Четырнадцатого июля тысяча девятьсот двадцатого года. Что произошло?

Гольдони тяжело дышал, стиснув челюсти. Массивные обрубки некогда сильных бедер нервно задвигались в инвалидной коляске.

— Это не важно, — прошептал он.

— Уж позвольте мне об этом судить! — мягко возразил Адриан.

— Теперь-то времена другие. Многое изменилось в нашей жизни, — проговорил альпиец срывающимся голосом. — Но тогда так думали многие.

— Четырнадцатое июля двадцатого года! — Адриан бил в одну точку.

— Я же вам сказал! Это не важно!

— Черт бы вас побрал! — Адриан вскочил со стула. Он был почти готов ударить беспомощного человека. И тут слова были произнесены:

— Избили еврея. Молодого еврейчика, который пришел в церковную школу... Избили. Через три дня он умер.

Альпиец сказал. Но не все. Фонтин отошел от инвалидного кресла.

— Сына Ляйнкрауса? — спросил он.

—Да.

— В церковной школе?

— Он не мог поступить в государственную школу. А там можно было учиться. Священники приняли его. Фонтин сел, глядя на Гольдони.

— Вы не сказали... Кто участвовал в избиении?

— Четверо подростков из Шамполюка. Они сами не понимали, что делают. Так потом все говорили.

— Не сомневаюсь. Это самое простое. Глупые дети, которых надо оградить от наказания. Чего стоит жизнь какого-то еврея!

В глазах Альфредо Гольдони стояли слезы.

— Да...

— Вы были одним из тех четверых мальчишек? Гольдони молча кивнул.

— Пожалуй, я сам вам скажу, что тогда произошло, — продолжал Адриан. — Ляйнкраусу стали угрожать. Ему, его жене, остальным детям. И они молчали, никуда не стали жаловаться. Умер еврейский мальчик — вот и все.

— Давно это было, — прошептал Гольдони. Слезы текли по его щекам. — Теперь уже так больше никто не думает. А мы жили с этим грехом на душе. В конце жизни бремя еще тяжелее. До могилы ведь недалеко.

У Адриана перехватило дыхание. Его изумили последние слова Гольдони. «Могила... недалеко». Могила. О Господи! Неужели — это? Его так и подмывало вскочить, проорать старику свой вопрос прямо в ухо и кричать до тех пор, пока безногий не вспомнит. Точно. Но так нельзя. Не повышая голоса, он резко спросил:

— И что же произошло потом? Что сделал Ляйнкраус?

— Что сделал? — Гольдони печально пожал плечами. А что он мог сделать? Молчал как рыба.

— Похороны состоялись?

— Если и состоялись, мы об этом ничего не знали.

— Но ведь сына Ляйнкрауса надо было похоронить. Ни одно христианское кладбище, конечно, не приняло бы покойника-еврея. Где у вас тут хоронили евреев?

— Сейчас есть кладбище. А тогда не было.

— А тогда — где? Где? Где его похоронили? Где похоронили убитого сына Ляйнкрауса?

Гольдони отшатнулся, точно его ударили по лицу.

— Поговаривали, что взрослые — отец и сыновья — отнесли тело высоко в горы. Там и похоронили, чтобы над телом мальчика больше никто не измывался.

Адриан вскочил на ноги. Вот и разгадка.

Могила еврея. Ларец из Салоник.

Савароне Фонтини-Кристи узрел вечную истину в трагедии, случившейся в альпийском городишке. И использовал ее. Чтобы и святые отцы не забывали.

Паулю Ляйнкраусу было под пятьдесят, внук торговца и сам торговец, но живущий в другое время. Он не многое мог поведать о своем деде, которого едва помнил, или об эпохе унижений и страха, которую и вовсе не знал. Но это был энергичный, толковый коммерсант, которому удалось значительно расширить семейное дело. И он сразу понял, что внезапное появление Адриана вызвано событиями чрезвычайной важности.

Ляйнкраус отвел Фонтина в библиотеку, подальше от жены и детей, и снял с полки фамильную Тору. На фронтисписе книги был изображен подробный план с указанием маршрута к горной могиле сына Ройвена Ляйнкрауса, похороненного 17 июля 1920 года.

Адриан тщательно срисовал план и сверил свой рисунок с оригиналом. Все точно. Теперь путь к месту, где покоится неведомое, открыт.

У него осталась последняя просьба. Ему надо позвонить в Лондон — разумеется, он оплатит этот звонок.

— Наша семья, — ответил торговец, — в неоплатном долгу перед вашим дедом. Так что звоните, пожалуйста.

— Не уходите! Я хочу, чтобы вы присутствовали при разговоре.

Он позвонил в отель «Савой». Поручение было несложным. Как только начнется рабочий день в американском посольстве, пусть портье позвонит туда и оставит записку для полковника Таркингтона, сотрудника Генеральной инспекции вооруженных сил. Если его нет в Лондоне, в посольстве знают, как его разыскать.

Полковнику Таркингтону следует незамедлительно выехать в городок Шамполюк в итальянских Альпах и найти Пауля Ляйнкрауса.

Итак, он отправляется в горы на охоту. Но он не питал иллюзий. С майором ему, конечно, не тягаться. Его попытка может оказаться бесплодной. А может — и смертельной. Это он тоже хорошо понимал.

Мир не осиротеет без него. Он ничем особенным не замечателен, хотя ему хотелось думать, что он не совсем бесталанен. Но что будет с миром, если Эндрю вернется из Альп с содержимым железного ларца, доставленного сюда из Салоник более трех десятилетий назад?

Если из Альп суждено выйти только одному из братьев и им будет предводитель «Корпуса наблюдения», то его нужно обезвредить.

Положив трубку, Адриан взглянул на Пауля Ляйнкрауса.

— Когда с вами свяжется полковник Таркингтон, расскажите ему в точности обо всем, что произошло здесь утром.

Фонтин открыл дверцу своего «фиата», сел и только сейчас заметил, что от волнения оставил ключи в замке зажигания — непростительная оплошность!