Книга Патрульные апокалипсиса, страница 167 – Роберт Ладлэм

— Да, это было аграрное общество, но я удивляюсь, что тебе об этом известно. Ты никогда не был силен в истории, муж мой.

— Все изменилось. Если бы ты видела эти полки, уставленные книгами... каждый день привозят новые — я прочитываю по пять-шесть в неделю.

— Дай я взгляну на них, дай мне посмотреть на тебя. Я скучала по тебе, Фредди.

— Скоро увидишь, скоро. В темноте есть свое удобство, так как я «вижу» тебя такой, какой предпочитаю помнить. Прелестная, жизнерадостная женщина, так гордившаяся своим мужем, поставлявшая мне секреты из НАТО, некоторые из них, я уверен, спасли мне жизнь.

— Ты же был на стороне НАТО, как я могла поступить иначе?

— Теперь я на более великой стороне. Сейчас бы ты мне помогла?

— Смотря в чем, мой муж. Не отрицаю, ты умеешь убеждать. Услышав твои слова, мне не терпится тебя увидеть. Ты всегда был человеком необыкновенным, это признавали все, даже те, кто не одобрял твои действия...

— Например, мой друг, мой бывший друг, Гарри Лэтем,твой нынешний любовник!

— Ты ошибаешься, Фредди. Гарри Лэтем мне не любовник.

— Лжешь! Он все время увивался за тобой, ждал, когда появишься, спрашивал меня.

— Мы достаточно долго прожили вместе, чтобы ты не знал, когда я говорю правду! В конце концов, это твоя профессия, ты сто раз слышал, как я врала ради тебя... Гарри Лэтем мне не любовник. Повторить?

— Нет! — Единственное слово эхом отлетело от невидимых стен. — Кто же тогда?

— Тот, кто взял себе его имя.

— Зачем?

— Потому что ты хочешь, чтоб твоего друга Гарри убили, а Гарри этого не хочется. Как ты мог,Фредерик? Гарри любил тебя, как... как младшего брата.

— Я тут ни при чем, — тихо произнес бестелесный голос Гюнтера Ягера. — Гарри проник в наш штаб в Альпах. Он был нужен для эксперимента. Мне оставалось только дать согласие.

— Какого эксперимента?

— Медицинского. Я толком и не понял его сути. Траупман, однако, очень загорелся, а против Ханса я пойти не мог. Он был моим наставником, это он дал мне то положение, какое я сейчас занимаю.

— Какое положение, Фредди? Ты действительно новый Адольф Гитлер?

— Странно, что ты его упомянула. Я читал и перечитывал «Майн кампф» и все биографии, какие только сумел найти. Представляешь, насколько были похожи наши жизни, по крайней мере до вступления в наши ряды? Он был художником, и я в своем роде тоже им был. Он был безработным, и мне это грозило. Его отвергла австрийская лига художников и архитектурная академия якобы из-за отсутствия таланта — бывшему капралу некуда было податься, и у меня то же самое. Кто нанимает таких, как я? Мы оба сидели без гроша, у него вообще ничего не было, а я продал все бриллианты, чтобы спасти себе жизнь... Потом в двадцатых кто-то увидел, как какой-то радикал на улице страстно и убедительно кричит о несправедливости социальных условий, а много лет спустя кто-то другой наблюдал за красноречием первоклассного бывшего агента-провокатора, который раньше одурачил даже их. Такие люди очень ценны.

— Ты хочешь сказать, что и ты, и Адольф Гитлер переметнулись, заняв эти страшные посты?

— Я бы сказал по-другому, женушка. Не мы нашли дело своей жизни, а само дело нашло нас.

— Какая мерзость!

— Вовсе нет. У новообращенного убеждения зачастую самые сильные, ибо к ним надо прийти.

— Но чтобы осуществить ваши замыслы, надо пойти на огромные человеческие жертвы.

— Поначалу да, но это быстро кончится, быстро забудется, и мир станет намного лучше. Не будет крупных войн, ядерного противостояния — наше продвижение станет постепенным, но уверенным, ибо многое уже существует на деле. Пройдет несколько месяцев, и сменятся правительства, появятся новые законы в пользу самых сильных, чистых, и за несколько лет ненужный мусор,отбросы общества, вытянувшие из нас соки, будут сметены.

— Не надо для меня произносить речи... Фредди.

— Это правда! Тыразве не видишь?

— Я не вижу даже тебя, а ты, признаться, меня так взволновал своими речами... Необыкновенный человек, каким я тебя знаю. Включи свет, пожалуйста.

— С этим небольшая проблема.

— Почему? Ты так изменился за пять лет?

— Нет, но я в очках, а ты нет.

— Я ношу их, лишь когда глаза устают, ты же знаешь.

— Да, но у меня другие очки, позволяющие видеть в темноте, и я вижу оружие в твоих руках. И не забыл, что ты левша. Помнишь, ты решила играть со мной в гольф и я купил тебе клюшки, только не те?

— Да, конечно, помню, они были для правшей... У меня с собой оружие, потому что ты сам учил меня никогда не ходить ночью на встречу даже с тобой без пистолета. Ты говорил, ни один из нас не знает, следят за нами или нет.

— Я был прав, ибо защищал тебя. Твои друзья снаружи знают, что у тебя оружие?

— Я никого не видела. Я пришла одна, меня не посылали.

— А вот теперь ты врешь, по крайней мере в чем-то, но это не важно. Брось пистолет на пол!

Карин бросила, и де Фрис-Ягер включил свет, рефлекторную лампу, освещавшую небольшой алтарь в часовне, на котором возвышалось золотое распятие на пурпурном фоне. Новый фюрер сидел справа на молельном стуле в белой шелковой рубашке с расстегнутым воротником, его белокурые волосы блестели, а лицо с красивыми тонкими чертами он повернул в самом выгодном ракурсе.

— Ну и как я выгляжу спустя пять лет, женушка?

— Как всегда красив, ты же знаешь.

— Да, обаяния у меня не отнять, и это то, чем герр Гитлер не обладал. Он был человеком маленького роста, с вечно недовольным выражением лица и носил ботинки на толстой подошве. Моя внешность большое подспорье, но я демонстрирую потрясающую скромность и делаю вид, что создан изо льда, когда женщины заостряют на ней внимание. Физическое тщеславие не идет лидеру нации.

— Другим не все равно. Я полагаю, они благоговеют перед твоей внешностью. Я, например, и тогда... и сейчас.

— Когда вы заподозрили, что Гюнтер Ягер — это новый лидер неонацистов?

— Когда на допросе раскололся один из зонненкиндов. Не без помощи наркотиков, я подозреваю.

— Этого не может быть! Я никогда никому из них не открывался.

— Очевидно, все-таки ты это сделал, вольно или невольно. Ты говорил с людьми, устраивал встречи, выступал с речами...

— Только перед теми, кто в бундестаге! Все остальные записывались на пленку.

— Значит, кто-то тебя продал... Фредди. Я что-то слышала о католическом священнике, который пошел исповедоваться и оставил все на совести своего духовника.

— Боже мой, этот дряхлый идиот Пальтц. Сколько раз я говорил, его надо исключить, так нет, Траупман утверждал, что того поддерживает рабочий класс. Я прикажу его расстрелять.