Онлайн книга «Ближний берег Нила, или Воспитание чувств»
Между тем физиономии набившихся в банкетный зал молодых талантов с каждым новым стаканом делались все румяней и веселее, вместе с несвязностью речей нарастала их развязность, от гама, дыма и недосыпа разболелась голова. Когда же с противоположного конца стола покатилась, множась и крепчая на ходу, сильная идея всей гурьбой двинуть в общий зал, шугануть с площадки местных музыкантов и врезать несколько зажигательных комсомольско-стройотрядовских номеров, Нил окончательно понял, что отсюда пора делать ноги, иначе и его вытянут на сцену на чужом инструменте шибать идейно выдержанной романтикой по подгулявшим душенькам. Стараясь не привлекать к себе внимания, он поднялся, медленно вышел и по крутой лестнице спустился в общий зал, на ходу полюбовался на эстраду, откуда облезлые молодцы в розовых пиджаках пропитыми голосами призывали город Одессу цвести и процветать, глянул на самозабвенно выплясывающую потную публику и поспешил дальше — звуки из мерзко хрипящих динамиков молоточками долбили мозг. Дорогу сюда Нил не запомнил, поэтому дороги отсюда не знал. Вывернув из короткого коридора в узкое помещение, где вдоль одной стены тянулась деревянная стойка бара с высокими табуретками, а вдоль другой расположились столики на двоих, отделенные друг от друга невысокими барьерами, он решил, что забрел не туда, и хотел уже вернуться в коридор… — Нил? Растерянно щурясь, Нил завертел головой, но свет в узком зальчике был тусклым, и он не сразу разобрал, что за женщина машет ему рукой с дальнего столика, а разобрав, обрадовался несказанно. — Катя! Как ты здесь оказалась? — На работе путевки в Новгород были. В «Детинец» поужинать зашла. А тебя каким ветром? Да ты садись… И интерьер, и меню, и публика здесь были попроще, чем наверху. На тарелке перед Катей лежали три бутерброда — один с килькой и яйцом, два с докторской колбасой, — рядом стоял стеклянный кувшин с чем-то темным и пенным. — Пиво? — поинтересовался Нил, присаживаясь. — Круче. Медовуха. Попробуй, зашибенная вещь. — А вот зашибать мне сегодня не хочется. И так башка болит. — Как раз и пройдет. Ты не бойся, она мяконькая, почти квас. Не слушая его возражений, Катя направилась к стойке и вернулась оттуда с чистым стаканом для Нила. Честно говоря, возражал он не сильно. Катя была частицей того мира, в котором ему было хорошо, весело, уютно. Мира Линды. Тревожная тоска отступила, и теперь можно было слегка расслабиться, не опасаясь за последствия. — Вкусно, — сказал он, осушив первый стакан. — Мы же с самой весны не виделись. Куда вы запропали? — Соскучился? Сами вы запропали. После свадьбы к нам вообще не заглядывали, будто дорожку забыли. А потом пошли дела всякие, командировки. Ты же знаешь Ринго, он всегда найдет занятие… Лучше расскажи, как вы с Линдой лето провели. И он начал рассказывать. Сначала сдержанно, больше отвечая на Катины вопросы, потом все обстоятельнее, откровеннее. Катя несколько раз поднималась, приносила новые кувшины, разливала, чокалась с ним, смеялась своим неподражаемым смехом, на который невольно оборачивались едва ли не все посетители. А Нил этого уже не замечал… Первое, что он ощутил, еще не разлепив глаз, — трусы. Сползшие на колени, совершенно мокрые трусы. — Это что же, это я же… — пролепетал он, чувствуя при этом, что пересохли и потрескались губы, а вместо языка во рту — кусок разогретого наждака. На всякий случай он пощупал голову. И не совсем напрасно — волосы оказались не суше трусов, стало быть, не осрамился, а всего-то искупался где-то, а вытереться забыл. Интересно, кстати, что еще забыл? А вот все забыл! Между встречей с Катей и мокрым пробуждением у себя в номере (а номер точно его — голубые занавески, на стене «Жнецы» кисти Венецианова) зияет черный провал. Как наркоз… — Который, однако, час? — вслух произнес он, радуясь членораздельности собственной речи, — Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? Не дослушав себя, Нил рывком поднялся и даже сделал два четких шага. — Тысячелетье не из лучших, а времени десятый час… Гляди-ка, тоже почти стихи получились. Здравствуй, Нил. — При… Я сейчас! Нил едва успел добежать до туалета. Вышел он оттуда не скоро, но с приятной улыбкой на зеленоватом лице. — Извини, я вчера… — Знаю. Медовуха коварна, как сердце женщины. А пиво, как верный друг, никогда не подведет и никогда не обманет. Стол был уставлен бутылками пива. Их было не меньше десяти. И две немаленькие воблины. — Садись, — сказал Ринго. — Будем тебя лечить… — Эт-то я тебе только как др-ругу… Я гор-ржусь, что у меня есть такой друг, как ты, — втолковывал Нил полчаса спустя. — Ты ведь мне др-руг? Я тебя уважаю, я тебе как другу говорю… — Ты лучше мне вот что как другу скажи как оно с Катькой, хорошо было? — Хорошо… То есть в каком смысле? — В самом прямом. Хорошо ее иметь? — Иметь? Хорошо, наверное, я не знаю… Ринго хмыкнул и произнес устало: — У тебя вся шея в засосах. Твоя подушка перемазана ее помадой, в ванной на твоей расческе ее крашеные волосы. Но главное — запах. У каждой женщины свой интимный запах… Ты не знал? Нил закрыл глаза, надавил на них пальцами. В ослепительных оранжевых кругах, как в фотографических вспышках, осветилась картинка: обнаженная Катя в пластикатовой шапочке стоит под душем, его руки касаются ее плеча. Она оборачивается, проводит губкой по его лицу, легонько отталкивает его. «Нилка, отдзынь! Иди спать! Я опаздываю. Повеселились — и будет…» Повеселились — и будет. Нил сполз со стула на колени, уткнулся лщом в желтый утепленный линолеум. — Ринго, я… Бес попутал, понимаешь. Я ничего не соображал… — Ты сам встанешь, или помочь? — Прости, если можешь, я подлец, мерзавец… Ринго расхохотался. Это было так неожидано, что Нил оторвал лицо от пола, перекатился набок и ошалело уставился на Ринго. — Тебя бы сейчас сфотографировать — в да обложку «Крокодила»… Нарочно не придумаешь, или из жизни чайников… Поднимайся, попей пивка, расслабься. — Ты… — недоверчиво начал Нил. — Так ты не сердишься, не обижаешься? — На сердитых воду возят, а обиженных ставят раком. — Ринго разлил пиво и поднял стакан. — За разнообразие, которое украшает жизнь, и за ту силу, которая позволяет нам этим разнообразием пользоваться… Вот так, молодец… Пора, старик, уяснить некоторые вещи. Катюша — женщина совершеннолетняя и половой вопрос вправе решать самостоятельно. Честно говоря, я даже рад, что она трахнулась именно с тобой — так я хотя бы могу рассчитывать, что в ближайшее время не буду вознагражден какой-нибудь неприличной инфекцией. Жалко, конечно, что ты был в отрубе и ничегошеньки не помнишь. А то бы сравнили впечатления… |