Онлайн книга «Рассказы майора Пронина»
|
– Да, – говорю. – Все то же? – спрашивает. – Да. Бросился он к матери, обнимает ее, тормошит. – Мамочка, дорогая! – кричит. – Отпусти меня с Иваном Николаевичем. Весь год буду потом лучше всех учиться! На недельку только… Отпусти, честное слово! Отпустила Зинаида Павловна со мной сына, конечно, и мы в тот же день, не дожидаясь Афанасьева, выехали псковским поездом из Петрограда. Взял я с собой ружье, лыжи… Охотники! Виктор едет – ликует. – Вырасту, тоже чекистом стану, – говорит. – А вот мы это сейчас выясним, – отвечаю. – Что я делами занят – это естественно, но вот откуда ты взял, что я все одним и тем же делом занимаюсь? – А очень просто, – говорит Виктор. – Носишь ты нам масло, и масло это какое-то не петроградское, вот я и решил, что ты все в одно место ездишь. – Догадливый! – смеюсь я. – А что мы там делать будем? – спрашивает Виктор. – Где – «там»? – А куда едем. – Гулять, – говорю. Смотрю – обиделся мальчишка, надулся как мышь на крупу. – Ты чего? – спрашиваю. – А может, ты меня в самом деле гулять везешь? – бурчит он. – Так я могу и один обратно вернуться. – Ладно, спи, чекист, – говорю ему. – Там будет видно. Утро вечера мудренее. Вылезли мы с ним где надо, наняли лошадь, поехали в Соловьевку, остановились у одного местного коммуниста, известного нам в Петрограде человека. Предупредил я нашего хозяина: – Говорите, что приехал к вам в гости родственник с братом. Даю Виктору лыжи. – Гуляй, – говорю. – А дело? – спрашивает он. – Гуляй, – повторяю, – и никаких вопросов. – Да что ты, смеешься, что ли, надо мной? – возражает Виктор. – Я бы, может, не поехал гулять! Рассердился я даже на него. – Сказано – гуляй, и гуляй. Будешь еще у меня рассуждать! Я серьезно говорю: это тебе военное задание. Гуляй, и вся недолга! Заметил или нет раздражение в моем голосе Виктор – не знаю, только больше пререкаться не стал, забрал лыжи и отправился на улицу. На другой день спрашиваю хозяина: – Афанасьев приехал? – Недавно, – говорит тот. – Сын за ним ездил. – Кликните-ка сюда моего мальчишку, – прошу. – И как-нибудь ненароком покажите ему Афанасьева. Явился Виктор. – Вот, – говорю, – тебе и поручение. Покажут тебе одного человека. Так твоя обязанность последить – не уйдет ли он куда-нибудь из деревни. Только смотри, около его избы не околачивайся. Гулять будешь, понятно? Вечером пришел Виктор – ничего не приметил. На ночь я пошел бродить у околицы – тоже напрасно. Утром опять Виктор меня сменил… Вскоре прибежал запыхавшийся, еле отдышался. – Ушли! – говорит. – Пошел с ружьем, с собакой, с каким-то парнем. В лес. Идем-ка… – А это вы напрасно тревожились, – говорит хозяин. – Это он с сыном белку бить ходит. За ними и следить не надо. Зимой Афанасьев или в Петроград ездит, или по белку ходит, только и всего. Охотники они с сыном не ахти какие, а все-таки на воротник да на шапку набьют зверя за зиму. – Что ж это вы мне раньше не сказали, – говорю хозяину. – Я тоже люблю с ружьем побаловаться. Здешние места должны они знать, вот мы и пойдем завтра в ту же сторону. Пообедали мы. Послал я Виктора снова на улицу. – Как вернутся, лети ко мне. Часа через два прилетает мальчишка. – Вернулись! Забрали мы с Виктором лыжи, и огородами – за околицу и в лес. Идем по лесу. Сугробы волнами выгибаются. Разлапистые темно-зеленые ели точно присели на землю и прикрыли ее пушистыми своими юбками. Голые березы ввысь рвутся, и белые их стволы на синеватом снегу кажутся розовыми. Тишина стоит необыкновенная, как в театре перед поднятием занавеса. Вот-вот все сейчас запоет, заиграет. Только где-то в отдалении скрипнет сучок и что-то хрустнет, точно кашлянул кто. Указал мне Виктор на лыжный след – легкий такой, бегущий. Сразу видно, что хорошие лыжники шли. Двое. А рядом мелкие и частые лунки – собака бежала. Идем мы по следу, быстро идем, и даже мне, отвыкшему в городе от лыж, идти легко-легко – так кругом хорошо и привольно. Километров пять мы так пробежали. Вдруг Виктор хватает меня за руку. – Бей! – говорит. – Бей! Указывает на высокую ель – на макушке, в ветвях, белка скачет. – Снимай ружье! Стряхнул я его руку со своей. – Эх ты, чекист! – говорю. – Ты уж прямо из деревни с песнями выходил бы да Афанасьевых бы позвал на прогулку. Смутился он… Достал я карту. Граница должна быть близко. Прикинул на глаз: километра два остается. Лыжня тут в овражек пошла… Небольшой такой овражек, но крутой и кое-где даже обрывистый. Спустились мы с Виктором вниз. Оборвался лыжный след, никуда больше не ведет. Не прыгали же они отсюда по воздуху! Дно в овражке утоптано. Сломанная ель валяется. Постукал я по стволу – не выдолблен ли. Нет, звенит, на дрова просится. Пошныряли по овражку – все находки: снег да кусты под снегом. – Пошли обратно, – говорю. – Ничего не понимаю. И действительно ничего не понимаю. По моим соображениям, или Афанасьевы должны где-нибудь границу переходить, или к ним с той стороны кто-нибудь приходит, а лыжня явственно обрывается – и никакого следочка. Направо, по карте, озеро, налево, отмечено у меня, застава. Дай, думаю, схожу к браткам, предупрежу о своих поисках. Заставу мы нашли скоро, почти не плутали. Познакомился я с начальником, показал документы. Он был уже предупрежден о моем приезде… Поделился я с ним своими подозрениями, но отнесся он к ним недоверчиво. Граница тогда не так отлично, как теперь, охранялась, и людей было поменьше, и опыта не было, но самонадеянным он оказался человеком! – Не могли мы не заметить, – говорит, – если бы кто-нибудь границу перешел. Пожелали мы с ним друг другу успеха, и пошел я с Виктором опять к себе в Соловьевку. Вернулись домой поздно, ночь уже наступила, не успели отдохнуть, разбудил я Виктора. – Вставай, – говорю. – На работу пора. Ничего! Малый мой кубарем с лавки скатился, ноги в валенки, ополоснулся водой – рукой по лицу раз-раз, умылся, точно кошка, натянул шубейку и говорит: – Пошли. На улице звонкий декабрьский мороз. Ночь на исходе. Звезды гаснут медленно, неохотно. Небо сереет, становится сизым. По снегу тени бегут, точно птичьи стаи низко-низко над землей летят. Порошит снежок. |