Книга Багдадская встреча, страница 42 – Агата Кристи

– Обязательно? – усомнилась разморенная Виктория. – По-моему, предметы, снабженные ярлыками и запертые в стеклянные витрины, уже становятся какими-то ненастоящими. Я ходила один раз в Британский музей, и это было ужасно, а ноги так устали, просто жуть!

– Прошлое вообще скучная штука, – сказал Эдвард. – Гораздо важнее – будущее.

– Нет, вот это – вовсе не скучное. – Виктория обвела надкусанным сандвичем панораму кирпичных развалин. – Тут чувствуется… величие. Как это в стихотворении? «Когда был ты царь Вавилонский, а я – христианка-раба». [99] Может, правда так было. У нас с тобой.

– По-моему, в Вавилоне уже не было царей при христианах, – сказал Эдвард. – Кажется, Вавилон кончился где-то лет за пятьсот или шестьсот до Рождества Христова. К нам то и дело приезжают археологи с лекциями на эти темы, но у меня их даты в голове не держатся, греческие и римские – другое дело.

– А ты хотел бы быть царем Вавилона, Эдвард?

Эдвард набрал полную грудь воздуха и признался:

– Да. Хотел бы.

– Тогда будем считать, что так и было. А сейчас ты в другом воплощении.

– В те времена люди понимали, что это значит: Царь. Потому и умели править миром и наводить порядок.

– А вот я не уверена, что хотела бы оказаться рабой, – серьезно подумав, сказала Виктория. – Христианкой или нехристианкой, все равно.

– Прав был Мильтон, – кивнул Эдвард. – Лучше царствовать в Преисподней, чем рабствовать в Раю. [100] Я всегда восхищался его Сатаной.

– А я до Мильтона так и не доучилась, – покаялась Виктория. – Только ходила смотреть «Комус» [101] в «Седлерс Уэллс», [102] и это такая красота! Марго Фонтейн [103] танцевала, похожая на ледяного ангела.

– Если бы ты была рабыня, Виктория, – сказал Эдвард, – я бы тебя освободил и взял в свой гарем, вон туда.

Он показал пальцем в сторону развалин. У Виктории сверкнули глаза.

– Кстати о гареме… – начала она.

– Как твои отношения с Катериной? – поспешно перебил ее Эдвард.

– Откуда ты узнал, что я подумала про Катерину?

– А что, ведь угадал? Нет, правда, Викки, я хочу, чтобы вы с Катериной дружили.

– Не называй меня Викки.

– Хорошо, Черинг-Кросс. Я хочу, чтобы вы с Катериной подружились.

– Надо же, какие мужчины все безмозглые. Обязательно им, чтобы их знакомые девушки хорошо друг к другу относились.

Эдвард, который лежал, сцепив ладони под головой, сел.

– Ты все неправильно поняла, Чериг-Кросс. И разговоры твои про гарем просто дурацкие.

– Ничуть не дурацкие. Все эти девицы так на тебя пялятся, прямо едят глазами. Меня это бесит.

– Ну и чудесно, – сказал Эдвард. – Мне нравится, когда ты бесишься. Но вернемся к Катерине: почему я хочу, чтобы ты с ней подружилась? Потому что именно через нее, я убежден, можно будет добраться до всего того, чем мы интересуемся. Она явно что-то знает.

– Ты вправду так думаешь?

– Вспомни ее слова про Анну Шееле, которые я случайно услышал.

– Да, я совсем забыла.

– А как у тебя с Карлом Марксом? Результаты есть?

– Да нет, никто ко мне не бросился и не пригласил присоединиться к пастве. А Катерина вчера даже сказала, что меня вообще не примут в партию, потому что я политически совершенно несознательная. Ей-богу, Эдвард, читать это занудство у меня в самом деле мозгов не хватает.

– Так ты политически несознательная? – рассмеялся Эдвард. – Бедняжка Черинг-Кросс! Ну и ладно, Катерина, может быть, и умная до невозможности, и горит огнем борьбы, и политическое развитие у нее высокое, а мне все равно нравится одна простенькая машинисточка из Лондона, которая не в состоянии напечатать без ошибки и слова, если в нем больше двух слогов.

Виктория вдруг помрачнела. Шутка Эдварда напомнила ей странный разговор, который у нее произошел с доктором Ратбоуном. Она рассказала о нем Эдварду. И он принял его гораздо ближе к сердцу, чем она ожидала.

– Дело серьезное, Виктория. Очень серьезное. Постарайся вспомнить дословно, что он говорил.

Виктория как смогла точно воспроизвела слова Ратбоуна.

– Но только я не понимаю, чего ты так забеспокоился?

– Как чего? – немного рассеянно отозвался Эдвард. – Они же… это… выходит, они дознались насчет тебя. И предупреждают, чтобы ты не совалась. Нет, не нравится мне это, Виктория, совсем даже не нравится.

Он помолчал. А потом с тревогой в голосе объяснил:

– Коммунисты, моя милая, они совершенно беспощадные люди. У них такая вера, чтобы не останавливаться ни перед чем. Я не хочу, чтобы тебя стукнули по голове и сбросили в воды Тигра, дорогая.

«Как это странно, – подумалось Виктории, – сидеть на развалинах Вавилона и рассуждать о том, не стукнут ли тебя по голове и не сбросят ли в воды Тигра». Глаза у Виктории начали слипаться. «Вот проснусь, – думала она сквозь дрему, – и окажется, что я в Лондоне и мне снится страшный Вавилон». Веки ее сомкнулись. «Конечно, я в Лондоне… Сейчас зазвенит будильник… Надо будет вставать и ехать в контору мистера Гринхольца, а никакого Эдварда нет…»

При этой последней мысли Виктория поспешила разлепить веки, надо же было удостовериться, что Эдвард никуда не делся. (А что я собиралась у него спросить тогда в Басре, но нас перебили, и потом я забыла?..) Но все было – явь. Совершенно не по-лондонски сияло ослепительное солнце, над выбеленными зноем развалинами Вавилона слегка дрожал воздух, вокруг высились темные стволы пальм, а рядом, затылком к ней, сидел Эдвард. Как красиво спускаются ему на шею волосы, мыском по ложбинке. И какая красивая шея, бронзовая от загара, чистая – ни пятнышка, ведь у мужчин так часто бывают прыщики на шее, где натирает воротник, например, у сэра Руперта зрел на шее нарыв.