Книга Отпуск бойцовской курицы, страница 12 – Фаина Раевская

— Кто там? — Я наконец услышала человеческий голос, очень похожий на голос Олега.

— Это я, Женька! Ну, которая с Федей целовалась! — голова начала невыносимо чесаться, и я юлой завертелась на месте, пытаясь сбросить с шеи добровольного парикмахера. Вдруг раздался собачий визг, и острые зубы вонзились мне в щиколотку. Я громко закричала. В этот момент зажегся нормальный свет, появился Олег и, не удержавшись, захохотал. Посередине комнатки стояла красная девица, то есть я, с обезьяной на плечах, которая, наковырявшись вволю в моих волосах, принялась теребить ухо. Внизу, вцепившись в ногу, расположилась белая болонка, показавшаяся мне в свете фонаря красной, а на передней лапе болонки стояла нога, обутая в легкую сандалию. По кровати, застеленной старым покрывалом, извиваясь, полз Федя, угрожающе высовывая раздвоенный язык. В довершение всех бед из-за перегородки выпорхнул Сирожа, огромный белый попугай с не менее огромным клювом, уселся на кровать с ползущим Федей и, по-моему, всерьез вознамерился мною перекусить, так внимательно изучал он мои ноги.

— Чего ты ржешь, как полковая лошадь? — рассвирепела я. — Развел тут зоопарк, нормальному человеку ступить негде!

— Ты Зайке на лапу наступила, вот она и обиделась. Нечего орать, у меня звери нервные, не переносят громких звуков! — Олег отогнал от меня живность, обработал укус, забинтовал, причем делал это вполне профессионально. Я для порядка постанывала и кривилась от боли. Наконец медицинские процедуры были закончены.

— Ты теперь меня до конца отпуска будешь бесплатно фотографировать, возмещать, так сказать, моральный ущерб, — проворчала я. — Давай снимки!

— Подожди, надо еще противостолбнячную сыворотку ввести. Зайка хоть и домашняя, но гадость всякую погрызть любит.

Я не стала уточнять, что он имел в виду под гадостью, и вместо этого спросила:

— Ты что же, укол мне собираешься делать?

— Ну да. — Олег пожал плечами.

— А… в какое место? — волнуясь, задала я дополнительный вопрос.

Перспектива оголять интимные части ела перед малознакомым человеком мне не понравилась.

— И потом, ты же фотограф! Как ты можешь делать уколы живым людям?

— Не волнуйся, у меня медицинское образование. Да и в армии частенько приходилось уколы ребятам делать, так что уколю за милую душу.

— А у тебя и сыворотка есть? — не унималась я.

— Есть! Думаешь, ты первая пострадавшая? Ну, давай подставляй руку! — Олег поднял вверх одноразовый шприц.

Я, конечно, большая девочка, но уколов боюсь с детства. Помню, мама рассказывала, как она привела меня в поликлинику для очередной прививки. Если раньше, пока я не умела ходить, проблема была только в моем громком плаче, то на этот раз не обошлось без жертв. Как только я увидела медсестру со шприцем в руке, соскочила с кушетки, залепила по ноге мучительницы в белом халате и с воплем «Низя! Бо-бо!» ринулась из кабинета. Этот крик напугал многих младенцев, и в коридорах поликлиники еще долго не умолкали детские вопли. Укол, кстати, мне все же сделали. Для этого пришлось вызывать доктора-мужчину, который крепко держал мои руки и ноги.

Вот и сейчас я не была уверена, что правильно среагирую на попытку Олега вколоть мне противостолбнячную сыворотку. Поэтому вцепилась обеими руками в фанерную перегородку, закрыла глаза и прикусила нижнюю губу, готовясь немедленно умереть при первых же приступах боли.

— Все, — услышала я голос Айболита. — Жить будешь.

— Как это «все»? Я же ничего не почувствовала! Кто так уколы делает?! Ты издеваешься надо мной, да?

— О господи, откуда ты свалилась на мою голову?! Сначала Федю испугала, потом напилась сама и Дездемону напоила, Зайке лапу отдавила, а теперь вот вместо благодарности за первую медицинскую помощь претензии предъявляешь?! Это вообще как, нормально?

Вопрос, по-моему, риторический. Все, кто меня знают, сочли бы это не только нормальным, но и вполне закономерным.

— У тебя еще попугай неохваченным остался, — ковыряя носком туфли пол, пробубнила я.

— Серого не трожь! — испугался Олег. Он уже старый, и ему нервные перегрузки противопоказаны!

— А чего он на меня так смотрит, будто завтракать собрался?

— Слушай, как там тебя, Женька, да? Так вот, забирай свои снимки и иди отсюда. А то что-то волнительно мне, когда ты рядом находишься!

С этими словами Олег протянул мне конверт с фотографиями и принялся легонько оттеснять к выходу.

— Подожди, — решительно остановила я его. — Ты говорил, если не понравится, то перефотографируешь. Мне же надо еще посмотреть!

Олег закатил глаза, но промолчал, согласившись в душе с моими справедливыми претензиями.

Снимки получились что надо! Штифт и Бизон, уныло щерясь — должно быть, это у них называлось улыбкой, — смотрели прямо в объектив. Где-то сбоку при желании можно было разглядеть Дуськину руку, лежавшую у Бизона на плече, и часть моего прекрасного лица, выглядывавшего из-под руки Штифта. Другая фотография понравилась мне гораздо меньше: моя перекошенная физиономия с ужасом взирала на счастливую морду удава Федора.

— Ну, — мрачно поинтересовался Олег, — пересниматься будем? Сейчас Федю кликну…

— Нет, спасибо, — торопливо убрала я снимки обратно в конверт, — все замечательно! До свидания!

Я не мешкая покинула помещение салона и, слегка припадая на раненую ногу, побрела к ожидавшей машине.

Вокруг транспортного средства хорошей рысцой прогуливалась Дуська.

— Ты где была? — накинулась она на меня, когда я приблизилась на достаточное расстояние. — Что с ногой?

— Ерунда, Зайка укусила. — Я беспечно махнула рукой и уселась в автомобиль. Евдокия влезла за мной.

— А на руке почему пластырь, если тебя заяц в ногу укусил? — продолжала Дуська допрос. — И где ты зайца нашла? Тебя за чем посылали? Где фотографии?

— До чего ж ты, Дусь, нудная, прости господи! Объясняю популярно: меня укусил не заяц, а Зайка, болонка такая, укусила за ногу, потому что выше она просто не достает. Пластырь на руке — это след инъекции. Мне фотограф ввел противостолбнячную сыворотку. А Сирожа мною чуть не позавтракал! У него такой клюв, что даже твою голову запросто прошибет! Все ясно? — Я посмотрела на сестру с жалостью, с какой доктора смотрят на смертельно больных.

Дуськины глаза скатились к переносице, она покрылась испариной и часто-часто задышала.

— Господи, Дуська, что с тобой? — засуетилась я. — Тебе плохо? Надо обратно к фотографу бежать! Он врач!

— Не надо! Я не хочу, чтобы мною завтракал какой-то Сирожа и чтобы врач-фотограф меня лечил. Мне уже ничего не поможет. Ты, Жень, снимки-то взяла? — простонала Евдокия.

— Ну, разумеется, раз я за ними и пошла!

— Хорошо. Теперь куда? — оправившись от приступа, спросила сестрица.