Книга Вундеркинды, страница 15 – Майкл Чабон

— Они были в бешенстве, — сказал Джеймс. — Если до сих пор мои рассказы им не нравились, то этот они просто возненавидели.

— Да, я знаю, извини, я немного выпустил ситуацию из-под контроля.

— Ничего. — Он повел плечом, поправляя сползшую лямку рюкзака. — По-моему, вам рассказ тоже не особенно понравился.

— Ну-у, как тебе сказать… э-э… я…

— Да это не важно. — Он махнул рукой. — Я его написал всего за час.

— За час?! Невероятно! — Несмотря на все несовершенство, это была глубокая и очень живая вещь.

— Я все придумываю заранее, так что остается только записать. У меня иногда бывает бессонница, вот этим я и занимаюсь, пока лежу в темноте и смотрю в потолок. — Джеймс тяжело вздохнул. — Ну, ладно, — сказал он, — вам, наверное, пора — скоро надо будет идти на лекцию.

Я поднял руку и поднес часы к свету, чтобы рассмотреть циферблат. Стрелки показывали тридцать пять минут восьмого.

— Да, ты прав. Пойдем.

— Но… профессор, я… э-э… мне тоже пора домой. Я еще успею на восьмичасовой автобус.

— Брось, что за ерунда, — твердо заявил я, — пойдем в дом, выпьем по стаканчику перед лекцией. Ты же не хочешь пропустить такую замечательную лекцию. Ты когда-нибудь был в доме ректора? Джеймс, это очень красивый дом. Пойдем, я тебя кое с кем познакомлю. — Я назвал фамилии двух писателей, которые в этом году были почетными гостями Праздника Слова.

— Меня им уже представили, — холодно бросил Джеймс. — Но я много слышал про бейсбольную коллекцию мистера Гаскелла.

— О, у мистера Гаскелла очень много сувени… ой… — Неожиданно у меня перед глазами полыхнула яркая вспышка, колени подогнулись и сделались ватными. Пытаясь удержаться на ногах, я вцепился в плечо Джеймса, оно было таким хрупким, словно я опирался на плечо бумажного человечка.

— Профессор, что с вами?!

— Ничего, Джеймс, все в порядке. Должно быть, немного перебрал.

— Сегодня на лекции у вас был нездоровый вид. Ханна тоже заметила.

— Да нет, просто не выспался, — сказал я. На самом деле последние несколько месяцев со мной случались приступы головокружения, словно внутри черепа вдруг взрывалась маленькая бомба, я вздрагивал и замирал, ослепленный нестерпимо ярким белым сиянием; приступы были мгновенными и происходили совершенно неожиданно. — Ничего, сейчас все пройдет. Моему старому толстому телу нужен небольшой отдых. Я, пожалуй, вернусь в гостиную.

— Ну, тогда до свидания, — произнес Джеймс, высвобождаясь из моих цепких объятий, — до понедельника.

— Ты разве не собираешься присутствовать на завтрашних семинарах?

Он покачал головой.

— Вряд ли, я… хочу позаниматься, нам много задали.

Он прикусил губу, резко повернулся и, глубоко засунув руки в карманы плаща, пошел через газон обратно к дому. Я невольно представил, как внутри кармана пальцы Джеймса крепко сжимают перламутровую рукоятку игрушечного пистолета. При каждом шаге рюкзак подпрыгивал и хлопал его по спине. Джеймс уходил от меня, ритмично поскрипывая подошвами ботинок, а я, не знаю почему, вдруг почувствовал сожаление: мне казалось, что этот неразговорчивый мальчик, замкнутый, одинокий и совершенно сбитый с толку своим прогрессирующим недугом под названием синдром полуночника, сейчас был единственным человеком, чье общество могло бы доставить мне удовольствие. О, да, он был тяжело и неизлечимо болен! Прежде чем завернуть за угол дома, Джеймс бросил взгляд на окно гостиной. Он так и остался стоять, запрокинув голову и подставив лицо яркому свету, которым был наполнен особняк Гаскеллов. Джеймс смотрел на Ханну Грин. Девушка сидела на подоконнике спиной к саду, ее светлые волосы растрепались и в беспорядке рассыпались по плечам, отчаянно жестикулируя, она что-то рассказывала находящимся в комнате людям. Окружившая Ханну публика дружно скалила зубы в беззвучном смехе.

Мгновение спустя Джеймс пришел в себя, отвернулся и сделал шаг в сторону, его сгорбленная фигура исчезла в густой тени дома.

— Джеймс, — крикнул я, — подожди минутку, не уходи.

Он обернулся, его лицо вновь оказалось в полосе света. Я щелчком отшвырнул окурок и направился к Джеймсу.

— Давай-ка зайдем ненадолго в дом. — Фраза получилась какой-то зловещей и прозвучала так резко, что мне стало неловко. — Думаю, тебе стоит взглянуть на одну интересную вещицу.

* * *

Когда мы поднялись на крыльцо и вошли в кухню, вечеринка уже подходила к концу. Большая группа классиков современной литературы, под предводительством Вальтера Гаскелла, отправилась в Тау-Холл, где должна была состояться лекция. С ними отбыл маленький престарелый эльф, одетый в толстый вязаный свитер с высоким воротом, — собственно, ему и предстояло в тот вечер выступить перед нами с лекцией на тему «Внутренний доппельгэнгер [7] писателя». Сара и какая-то молодая женщина в сером деловом костюме соскребали в мусорное ведро объедки с тарелок и затыкали пробками недопитые бутылки с вином. В раковину, доверху забитую грязной посудой, с шумом бежала вода, и женщины не слышали, как мы с Джеймсом тихонько проскользнули в гостиную, где целая команда студентов-добровольцев собирала многочисленные стаканы и пепельницы с окурками. Выкуренная мной сигарета давала о себе знать: я почувствовал, как разлившаяся по телу знакомая легкость превращает меня в бесплотное привидение и как одновременно уходит решимость, с которой я всего несколько минут назад собирался тайком провести Джеймса Лира в спальню Гаскеллов, чтобы показать мальчику «одну интересную вещицу», висящую в шкафу Вальтера Гаскелла.

— Грэди, — обратилась ко мне одна из студенток, Кэрри Маквирти. Сегодня утром она особенно неистово критиковала рассказ Джеймса Лира. Сама Кэрри была настоящей бездарностью, но я всегда относился к ней с искренним сочувствием: Кэрри писала серьезный роман «Лиза и люди-кошки», работу над которым начала в возрасте девяти лет; почти половину жизни девушка посвятила своей эпопее — я трудился над «Вундеркиндами» намного меньше. — Ханна тебя искала. А-а, привет, Джеймс.

— Привет, — мрачно буркнул Джеймс.

— Ханна? — удивленно переспросил я, пытаясь скрыть охватившую меня то ли панику, то ли тихий восторг. — Где она?

— Я здесь, — раздался из прихожей голос Ханны. Она просунула голову в приоткрытую дверь гостиной. — Привет, мальчики, хотела узнать, куда вы оба запропастились.

— Гуляли в саду, — сказал я, — нам с Джеймсом надо было кое-что обсудить.

— Ага, я так и подумала. — Она саркастически хмыкнула, заметив лихорадочный румянец у меня на щеках и покрасневшие белки глаз. Ханна была одета во фланелевую мужскую рубаху, небрежно заправленную в мешковатые джинсы, и высокие ковбойские ботинки. Ни разу в жизни я не видел Ханну в другой обуви; даже когда девушка бродила по дому в махровом халате, или в шелковых кружевных трусиках, или в обтягивающих трикотажных шортах, ее ноги были надежно зашнурованы в ботинки из красноватой потрескавшейся кожи. В минуты слабости я любил представлять Ханну с обнаженными ступнями: в моем воображении возникал образ ее длинных ног с изящными лодыжками и аккуратными ноготками, покрытыми багровым, как пылающий закат, лаком — точно под цвет кожи ее любимых ботинок. Помимо копны светлых и не очень чистых волос, несколько тяжеловатой нижней челюсти и широкого скуластого лица с характерным для жителей западных штатов выражением упрямой решительности, — Ханна была родом из Прово, штат Юта, — она мало походила на Френсис Фармер. И все же Ханна Грин была очень красива и очень хорошо знала об этом, и, думаю, именно поэтому изо всех сил пыталась бороться со своей красотой, чтобы не позволить яркой внешности затмить остальные ее достоинства. Возможно, в этой упорной борьбе, которая изначально была обречена на провал, Джеймсу Лиру и виделось печальное сходство с голливудской звездой. — Если хотите, могу вас подвезти. Джеймс, ты поедешь? И ты, Грэди, собирайтесь. Мы можем прихватить твоих друзей, Терри и его подругу, не помню, как ее… Эй, Грэди, что случилось? У тебя какой-то странный вид.