Книга Невеста и Чудовище, страница 44 – Нина Васина

– Так это же отличная новость! – поднимает руку к бару: – Принесите нам шампанского и поесть!

– Ты не понял, – говорит Байрон. – Текиле шестнадцать. У нее от этого крыша поехала.

Я не ожидала такого от Байрона и обиделась. Более того – слезы потекли!

– Вот видишь, – равнодушно заметил на это Байрон, подвигая мне по столу салфетки.

– Лилит, почему вы плачете? – спросил Бирс, изо всех сил стараясь не улыбаться. – У вас проблемы?

Молча киваю.

– Вы здоровы? В смысле... – он повернулся к сыну: – Байрон, ты когда анализы сдавал последний раз?

– Какие анализы?

– На СПИД, например, или хотя бы на гепатит. Чего ты девочку доводишь до слез, а? Вы что, заражены оба?

– Отец, прекрати, – устало отмахивается Байрон. – Меня мать с этим достала, теперь – ты. Не нужны мне никакие анализы, пока я имею первого и единственного полового партнера.

Я перестала промокать слезы и уставилась на Байрона с обожанием. Первый и единственный половой партнер – это звучит так надежно! Но... стоит кое-что уточнить:

– А как же твоя полигамия? – выдохнув остатки плача, спрашиваю я.

Байрон покосился на отца:

– Вы что, общались? Ты уже обсуждал с ней гены и все такое?

– Я первый раз вижу твою девушку, – клятвенно прижал руку к груди Бирс.

– Не надо этих вот уловок! – разошелся Байрон. – Видишь ее первый раз, но успел как-то поговорить о генах и своей полигамии, да?

– Клянусь! – Бирс уже с трудом сдерживает смех.

– Вы обещали мне помочь, – вклинилась я в родственные разборки.

– Простите, я к вашим услугам, – развернулся ко мне Бирс.

Принесли шампанское и еду. Я набросилась на креветок, Бирс разлил шампанское.

– Вам нельзя пить, – заметила я с полным ртом.

– Почему? Отметим, а домой поедем на метро.

– Нужно ехать на дачу. Срочно. – Беру бокал и выпиваю его, не отрываясь.

– Ладно, – кивнул Бирс, – тогда возьмем на дачу шампанского. У меня там один...

– Коньяк двух сортов, полусухое, водка, кофейный ликер и полбутылки текилы, – закончила я за него.

– Вот видишь! – отвтил Байрон на изумленный взгляд Бирса. – И ноги ее там не было.

– Допустим, – кивнул Бирс, подумав. – Много у вас таких фокусов?

Я задумалась и выпила еще один бокал.

– На втором этаже сундук с книгами и коробкой сигар. Кубинские. В гараже – красный «Москвич» Лизаветы. Ваш глухой истопник на самом деле отлично слышит. Вы могли и сами догадаться – у него телевизор в пристройке. Думаю, ему пришлось изображать глухонемого, потому что таким был Кирзаков. Вроде все. – Беру третий бокал. – Больше ничего в голову не приходит.

Не рассказывать же в самом деле, как Кирзач развел меня на просмотр сериала.

– Однако!.. – задумался Бирс. – А что у нас сегодня на даче?

– Нужно срочно разрушить беседку. По крайней мере пол в ней, – отвечаю я бодро – ни в одном глазу.

Бирс посмотрел на сына и беззаботно кивнул:

– Ну и ладно. Эта беседка мне никогда не нравилась. Лилит... – он переключился на меня. – Я уважаю причуды беременных, особенно таких юных, но все же хотелось бы услышать причину.

– Так вы согласны или нет?

– Конечно, согласны. Развалим за час. А вы уж уважьте меня объяснениями.

Я посмотрела на Байрона. Он покачал головой:

– Сама говори.

– Ладно. Меня преследует призрак девочки. Ее останки зарыты под вашей беседкой. Если их вырыть и похоронить, все наладится.

Бирс сразу стал серьезным, глаза – холодными.

– С призраками – это не ко мне. Это к Лизавете.

– Не могу, – вздохнула я. – Мы с Лизаветой расходимся в вопросе появления на свет вашего внука. И еще мне кажется, что она покровительствует убийце девочки и не захочет его бегства.

– И кто у нас убийца? – спросил Бирс.

– Ваш истопник и непосредственный строитель беседки. Он зарыл под ней как минимум останки двух тел – девочки и ее мамы.

– Кирзач? – растерянно посмотрел на сына Бирс.

– Его фамилия Овчар, – ответила я. – Сбежал из заключения в девяносто втором. В девяносто третьем он пришел мастеровым в дачный поселок и прижился на вашем строительстве. Тогда же подал в милицию заявление о потере паспорта. К этому времени настоящий Кирзаков наверняка был уже мертв. Думаю, этот человек был хорошо знаком Овчару и одинок, потому что убить ради документов первого встречного, у которого мог быть целый букет родственников, Овчар вряд ли решился бы.

Бирс задумался, положив кулаки на стол. Потом поднял на меня глаза:

– И что, по-твоему, Кирзач будет делать, когда мы начнем ломать беседку?

– Если виновен – сбежит. Лучше ему не мешать и уж тем более не предлагать поработать с вами. Он опасный человек. Пусть бежит. И потом, вдруг я ошиблась, и под беседкой ничего нет.

– Да уж... – заметил со вздохом Байрон.

Бирс посмотрел на пол. Я тоже. Байрон отследил наши взгляды и поднял сумку.

– То, что валялось на полу, – работает? – спросил Бирс сына. Дождался кивка. – Можно подключиться. У меня есть кое-какие связи, я могу через телефон сейчас войти в нужную директорию и узнать... – он задумался.

– Вот именно, – кивнула я. – Мы вошли в нужную директорию, а толку? О ком вы хотите узнать? О Кирзакове? Узнаете, что жил такой глухонемой в Псковской области и паспорт терял в девяносто третьем. Можно еще узнать о душегубе Овчаре, сбежавшем в девяносто втором. Он в розыске.

– И как же тогда доказать, что Кирзач – это Овчар? – задумался Бирс.

Я чуть не проговорилась, что Байрон сам это узнал по анализу крови, но вовремя закрыла рот ладонью.

– Дать ему в морду, – предложил Байрон. – Сразу и без объяснений. Потом извиниться и оказать первую помощь – вытереть кровь полотенцем. У тебя есть знакомый доктор, попросим его срочно сделать анализ, залезем в базу МВД и сравним.

– Этот доктор – психиатр, – многозначительно уточнил Бирс.

– Тихон Ильич согласится сделать анализ крови, – заметила я, вогнав отца и сына в небольшой столбняк, – вот только времени у нас нет. Я должна до рассвета знать, есть ли под беседкой детские останки.

Бирс откинулся на спинку стула, посмотрел на меня, и к нему в глаза вернулись смешинки. Он стал прежним, вернее... завтрашним воскресным Бирсом, который веселился... или будет веселиться, как только посмотрит на меня.

– До рассвета? – уточнил он. – А когда у нас рассвет?

– Восемь часов плюс-минус три минуты, – буркнул Байрон.