Онлайн книга «Бескрылые птицы»
|
— Каратавук! Слезай сейчас же! Не смей прыгать! Мальчик взглянул на нее. Совсем маленький, на фоне неба он казался прекрасным ангелом: солнце сзади подсвечивало тюрбан и торчащие пряди, рисуя сверкающий нимб, а в черной рубашке Каратавук, и без того похожий на тень, смотрелся еще темнее тени. — Я не прыгаю, — серьезно сказал Каратавук. — Я полечу. — Ты не можешь летать! Не дури и сейчас же спускайся! Разобьешься! Мальчик прикусил губу и нахмурился. — Я умею летать, — заявил он. — У меня все получается, когда я хорошенько постараюсь. — Слезай! Каратавук закрыл глаза и медленно, как орел, замахал руками. Перестав скакать, дети напряженно замерли. — Каратавук, не надо! — крикнула Дросула. Поликсена подбежала и встала под крышей. — Спускайся! Ну погоди, все твоей матери расскажу! Сейчас же слезай! Филотея метнулась к матери и вцепилась в ее подол, охваченная ужасным предчувствием. Не открывая глаз, Каратавук продолжал медленно взмахивать руками, сосредоточенное лицо застыло. Он представлял заснеженные горные пики, которые прежде видел только с земли, и большие военные корабли, проплывающие на горизонте с хохолками дыма и перышками пара. Воображал дальние страны, где люди чудно́ одеваются, говорят абракадабру и питаются диковинной едой. Представлял, как парит над верхушками красных сосен и оглядывает город. Он потянулся к мягким облакам, которые всегда ужасно хотелось потрогать, поднял ногу и плавно шагнул с крыши гробницы. Поликсена подхватила мальчика, но оба опрокинулись, и Каратавук ударился коленкой об острый камень. У Поликсены саднило ушибленные руки. Она поморщилась и потерла ладони, смахивая налипший песок. Каратавук держался за коленку, раскачиваясь от боли. Лицо его медленно скривилось, и он выкрикнул сквозь нежданно выступившие слезы: — Ненавижу! Ненавижу вас! Вы все испортили! Я вас ненавижу! Поликсена обняла его и рассмеялась: — Это неправда! Не глупи. Если б не я, ты бы расшибся! — Я умею летать! Умею! Вы все испортили! Краем шали Поликсена отерла мальчику слезы и спросила: — Ты когда-нибудь видел, чтобы лев плакал? — Зареванный мальчик мрачно помотал головой. — Ну тогда не плачь, мой львенок. — Он вообще льва не видел, — встряла реалистка Дросула. — Я умею летать! — не сдавался Каратавук. — Умею! — Руки — не крылья, — ворковала Поликсена, стараясь отвлечь его и утихомирить. — Если б у нас были крылья, неужели мы бы так мучились на земле? Взяли бы и улетели в рай. Кстати, я как раз хотела поговорить о птицах. Хватит плакать и послушай меня. — Она помолчала, разжигая детское любопытство. — Сумеешь поймать в красных соснах голубя? Только не поранить, чтобы он мог летать? Мехметчик взревновал мать к другу, которому достается столько внимания. Желая показать всем, какой он взрослый, мальчик поднял руку и с небрежной уверенностью сказал: — Дай нам клетку, приманку, веревочку, длинную нитку, и мы поймаем тебе голубя. Легко и просто. — Если поймаете, я подарю тебе и Каратавуку новые ножики с медной рукояткой и обоюдоострым лезвием. Потрясенные Герасим с Ибрагимом задохнулись от зависти. — А вам, ребята, — сказала Поликсена, — я скоро тоже придумаю важное дело… Тогда и у вас будут ножики. Мальчишки скривились, но спорить не стали, сочтя это ниже своего достоинства. — Да кому нужны эти ножики? — искренне изумилась Филотея, а Дросула высоко вздернула плечи, отчего на ее пухлой мордашке тотчас образовался второй подбородок. Поликсена взяла девочек за руки и повела с холма в город, предоставив мальчишкам самим договариваться, кто, когда и в обмен на что сможет одалживать ножик. Проходя мимо церкви, Поликсена доверительно поделилась с девочками наследственной женской мудростью: — Все мальчишки тщеславные и глупые, очень легко заставить их делать то, что тебе нужно, если знаешь как. Следующим вечером Поликсена, взяв баночку масла, свечу, скребок и кувшин с водой, отправилась на кладбище. Там уже собрались осиротевшие женщины, которые ухаживали за могилами близких, и при виде их у Поликсены полегчало на душе, хоть они в черных одеждах и напоминали стаю голодных суетливых ворон. За три года она обзавелась здесь добрыми и близкими подругами и теперь немного жалела, что ее ежедневные походы на кладбище вот-вот прекратятся. Поликсена узнала, что женщины приходят сюда поплакать не только об умершем, но и о своей бедности, о бессердечности мужа, о незаживающих душевных ранах и тяготах, которых не исцелить и которыми не с кем поделиться, о мучительно бесплодных надеждах и желаниях. Плакать легче, когда все вокруг плачут. Поликсена познакомилась с узорами горя, она видела, как скорбь и безысходное отчаяние постепенно превращаются в философию. Женщина, которая поперву с воем валится на могилу, пытаясь обнять мужа сквозь холмик свежевзрытой земли, через два года привычно чистит надгробье и рассказывает супругу об урожае оливок. А через пять лет обязательного траура снова надевает яркую одежду и переступает порог, возвращаясь в мир женщиной, чья душа после испытания печалью стала глубокой и спокойной, как колодец. Поликсена присела на корточки перед материнской могилой и полила цветы. — Пей, мамочка, — сказала она. — Теперь уже недолго. Скоро все увидят, что и так знают. Она почистила слегка заржавевшую кованую оградку, которая сильно накренилась из-за просевшей земли, и вынула лампадку из застекленного ящика. Аккуратно долила масла, проверила фитиль и отошла к соседней могиле зажечь свечу от уже горевшей лампадки. Потом запалила свою, задула свечу и, опустившись на колени, села на пятки. Глядя на могилу, она поняла, что с нетерпением ждет, когда пройдет День поминовения. Позади нее женщина высоким голосом завела песню: Любимый, когда увижу тебя? Где ждать и как долго? Пока на дне морском не вырастет сад, Пока не сойдутся горы, Пока ворона не станет белой голубкой. Любимый, когда увижу тебя? Где ждать и как долго? Если б знала, наготовила еды, Угостила бы на славу, Постирала б твою одежду, Чтобы сразу ее надел. Любимый, когда увижу тебя? Женщина отерла глаза ладонями, а Поликсена подобралась к ней и обняла за плечи — дальше шел тяжелый кусок плача, и подруге требовалась поддержка: Ты сготовишь, но поешь сама, Одиноко сядешь за накрытый стол. Постирав одежду, брось в огонь, Пусть станет пеплом и золой. Я никогда не вернусь, любимая. Мама, мне нет пути домой. — Сколько ни плачь, — мягко сказала Поликсена, — сколько ни скреби камни, никого этим не воротишь. Мертвые ничего не чувствуют. |