Книга Откровения Екатерины Медичи, страница 53 – К. У. Гортнер

Колиньи остановился возле своего кресла, и по лицу его промелькнула тень. Борода его за эти годы стала пышней и отливала бронзой, будто он ее напомадил. Впрочем, свет свечей оказался обманчив: теперь я видела, что у глаз Колиньи пролегли новые морщинки, и притом он заметно похудел.

— Сударь, вы, верно, голодны. Присаживайтесь.

— Ваше величество, прежде чем сесть за стол, я должен спросить вас о том, что случилось в Амбуазе. Гугенотские пасторы напуганы, точно так же, как наши братья — их паства. Я… мне нужно знать…

— Что именно? — Я прямо взглянула ему в глаза. — Что я восседала там, как накрашенная Иезавель, спокойно взирая, как проливается невинная кровь? Так вы думаете обо мне?

— Нет, — к моему облегчению, без малейших колебаний ответил он. — Я думаю, вы сделали все, чтобы это остановить.

— Так оно и было. Кроме того, Бираго наверняка заверил вас, что я возражала против выдачи ордера на ваш арест. По счастью, Гизы уже не посмеют прибегнуть к этой мере — теперь, когда монсеньор воочию убедился в том, какую пагубную ошибку они совершили.

— Слишком поздно, — проговорил он, понизив голос, и я согласно кивнула:

— Да, слишком поздно для тех несчастных, невинно убиенных… но не для нас. Я верю в это. Так вы поужинаете со мной?

Мы уселись друг против друга. Вошла Лукреция с первым блюдом — жареный гусь с гарниром из артишоков из моих садов. Колиньи был явно изумлен, и я пояснила:

— Я сама привезла семена из Тосканы. Во всем мире нет артишоков лучше флорентийских.

— Они… превосходны, — восхитился он, попробовав блюдо. — Подобное угощение я скорее ожидал бы встретить в сельском доме.

— Шенонсо и есть сельский дом. — Я налила в его кубок кларета. — Терпеть не могу трапезы при дворе. Блюда так долго доставляют из кухни, что еда прибывает на стол холодной, и вдобавок все так обильно сдобрено специями либо полито соусом, что не разберешь, чего ешь. Вдалеке от двора я питаюсь тем, что производит мое хозяйство. Гусь был выращен и зарезан здесь, и даже это вино сделано из винограда, собранного в моих виноградниках.

— Здоровье вашего величества! — Колиньи поднял кубок.

— Екатерина, — поправила я, когда наши кубки со звоном соприкоснулись. — Зовите меня Екатериной.

Мы замолчали, поскольку принесли новое блюдо — цыплят, зажаренных в укропном соусе. Колиньи ел с аппетитом, а я с удовольствием отметила, что его манеры за столом не отличаются утонченностью, — в душе он как был, так и остался сельским мальчишкой. То была одна из причин, по которым он мне нравился. Для меня, проведшей столько лет среди жеманных придворных и коварных любовниц, потворствующих греху церковников и спесивых аристократов, Колиньи был воплощением всех рыцарских черт, которые еще сохранились во Франции.

— Я хочу, чтобы вы знали, — я прервала молчание первой, — мой сын сожалеет о том, что произошло в Амбуазе. Он не осознавал, насколько чудовищной окажется кара, задуманная Гизами.

— Разве на указе о казни не стояла подпись его величества? — Колиньи окинул меня задумчивым взглядом.

— Стояла. — Я судорожно сглотнула. — Но Франциск был болен, и Гизы вынудили его подписать. Он не понимал, что делает. Я видела, как ужасно он чувствовал себя, наблюдая за казнью этих несчастных.

— Но не так ужасно, как их вдовы и дети. — Колиньи откинулся в кресле. Вошла Лукреция, чтобы убрать наши тарелки. — Ваше величество… я хотел сказать, Екатерина… Боюсь, что это деяние лишило гугенотских вождей доверия к его величеству. Они считают короля таким же кровожадным тираном, как Филипп Испанский, который тысячами убивает протестантов в своих владениях.

В его голосе звучал гнев. Его вера в меня была предана, и я, допивая вино и вновь наполняя кубок, обнаружила, что руки мои дрожат.

— Я знаю, как низко упала репутация моего сына. И знаю, что, если ничего не предпринять, положение только ухудшится. Но меня отчасти утешает, что точно так же очернено имя Гизов. — С этими словами я взяла портфель, лежавший сбоку от меня, и подтолкнула его через стол к Колиньи. — Здесь вы найдете эдикт, который, я надеюсь, ратифицирует парламент, — эдикт, предоставляющий гугенотам свободу совести. Мы одолеем Гизов и защитим ваших братьев по вере, однако мне потребуется ваша помощь.

В напряженном молчании Колиньи читал эдикт, который я готовила столько дней. Прошла, казалось, целая вечность.

— Что вы имеете в виду под свободой совести? — наконец заговорил он. — Здесь сказано, что гугенотов не станут преследовать, если они будут придерживаться закона, однако нынешний закон запрещает все молитвенные собрания.

— Этот закон будет изменен. Согласно моему эдикту гугеноты, несправедливо обиженные, смогут подавать прошения королю, а также проводить богослужения в предназначенных для этой цели храмах.

— Мудрый ход. — Колиньи кивнул. — Он сделает недействительным эдикт Гизов о казнях. — Он отложил документ. — И вы полагаете, что король его подпишет?

— Франциск сейчас под моей опекой. Он понимает, что наше положение требует безотлагательных действий.

Колиньи поднял кубок. Свет свечей играл на граненом стекле, осыпая золотистыми искорками светлые волоски на его руках.

— Так вы предполагаете узаконить гугенотскую веру? — Он поднял на меня глаза. — Если это так, то вам станут противиться не только Рим и Испания, но и многие католические вельможи. Никто не пожелает одобрить существования бок о бок двух наших религий.

Я собиралась было дать уклончивый ответ, поскольку сама не заглядывала так далеко, но потом решила, что к исполнению этого замысла лучше всего приступать с полной откровенностью.

— Я не могу сказать, когда сумею, если вообще сумею, узаконить вашу веру. Как вы уже сказали, препятствий к этому много, а я не могу позволить себе враждовать ни с Испанией, ни с Римом. Однако же для меня всего важнее, чтобы в стране царил мир. В противном случае мы потеряем слишком многое, если не все.

Колиньи мелкими глотками потягивал вино, не сводя с меня глаз. Он не сказал ни слова, и мне подумалось, что я, возможно, излишне открылась ему. В конце концов, я по-прежнему почти ничего о нем не знаю.

— Чем я могу вам помочь? — наконец спросил он.

— Вы ведь общаетесь с пасторами и другими вождями гугенотов? — Я позволила себе улыбнуться. — Расскажите им о моем эдикте. Пускай обратятся с проповедями к своей пастве, посоветуют своим единоверцам соблюдать сдержанность, дабы никаких беспорядков не случилось, пока я буду убеждать парламент.

Голос мой набрал силу: мысленно я видела страну, освобожденную наконец от террора Гизов.

— Я не виню гугенотов за то, что они жаждут мести, но, если мы хотим выжить, нам всем надлежит быть терпимее.

— А как же Гизы? Вожди гугенотов хотят, чтобы их убрали из правительства. Они видят в Гизах хладнокровных убийц, которые должны сполна расплатиться за свои злодеяния.