Книга Клятва королевы, страница 18 – К. У. Гортнер

Послышался скрежет — пажи выдвигали столы для пиршества, а затем раздался голос Энрике:

— Мы только что обсуждали, кому где сидеть. Изабелла желает ужинать вместе со своим братом и Фернандо. Не вижу никаких причин, почему бы ей…

— Ни в коем случае, — прервала его Жуана. — Ей следует ужинать с моими фрейлинами, как полагается. Разве ты сам не говорил, что девочка будет под моей опекой?

Она вытянула в сторону Энрике руку с длинными ногтями, и тот попятился.

— Перестань, — пробормотал он.

Пожав плечами, королева взяла меня за руку и повела к ближайшему столу.

— Подожди, — сказал Энрике.

Она остановилась.

— Я считаю, что Изабелла и инфанты должны сегодня ужинать со мной.

— Но с тобой сегодня ужинает Бельтран де ла Куэва, забыл? Ты обещал…

— Знаю, что обещал. Но я король и имею право передумать. Бельтран де ла Куэва — вассал. Пусть ужинает с другими моими вассалами, как полагается.

Я почувствовала, как ее ногти вонзаются в мою руку.

— Энрике, разумно ли это? Ты же помнишь, как раним Бельтран, а ты пообещал сегодня оказать ему честь.

— Меня не волнуют его обиды, — холодно ответил Энрике, хотя мне показалось, что ему не нравится спорить, тем более с собственной женой. — Моя семья впервые появилась здесь с тех пор, как я вступил на трон. Сегодня они ужинают со мной. Это приказ.

Королева коротко рассмеялась:

— О да, конечно! Можешь не приказывать, дорогой. Но на помосте вряд ли найдется место для всех нас. Хочешь, чтобы мы ели на подушках, словно мавры?

Голос Энрике стал тверже.

— Я сказал — Изабелла и инфанты. Ты можешь есть где захочешь. Заодно останется место для Бельтрана де ла Куэвы, достоинство которого ты столь рьяно защищаешь.

Она застыла — то ли от ужаса, то ли от ярости.

— Я буду ужинать с ее высочеством, — заявил Альфонсо. — Тогда она тоже сможет быть рядом с семьей.

Энрике бросил взгляд на Альфонсо:

— Ты хорошо воспитан, брат мой. Если ее светлость согласна, тогда, конечно же, ужинай с ней.

Альфонсо с нетерпением взглянул на королеву. Мой брат видел перед собой лишь растерянную женщину; он был слишком юн и неопытен, чтобы понять то, что до боли было ясно мне. Она родила ребенка после многих лет бесплодия, но Энрике относился к ней без какого-либо уважения или любви. Неужели тогда, во время поездки в Авилу, Беатрис говорила правду? При дворе действительно сомневались в том, кто отец ребенка? Не испытывал ли подобных сомнений и мой единокровный брат?

— Как я могу устоять против подобной галантности? — Королева кокетливо улыбнулась Альфонсо, махнула рукой фрейлинам, и они направились к столу неподалеку.

Пажи убирали трон и ставили на помосте стол, а я смотрела на архиепископа. Нахмурив густые черные брови, он не сводил взгляда с королевы, которая демонстративно посадила моего брата справа от себя, в окружении фрейлин. Открытое презрение во взгляде Каррильо застигло меня врасплох; его дружелюбная маска на мгновение соскользнула, и я увидела под ней нечто куда более тяжелое и мрачное.

— Прошу прощения, ваше величество, — сказал он, повернувшись к Энрике, — у меня срочное дело.

Мой единокровный брат с отсутствующим видом кивнул. Слегка наклонив голову, Каррильо молча вышел. У меня возникла мысль, что его внезапный уход связан с неприязнью к королеве, я уставилась ему вслед и не услышала, как ко мне украдкой подошла Беатрис, пока та не прошептала:

— Я должна тебе кое-что сказать.

— Не сейчас, — ответила я. — Найди дона Чакона. Я не знаю, где он, а Альфонсо не следует надолго оставлять наедине с королевой и ее фрейлинами.

Я заняла свое место на помосте рядом с Энрике, а Фернандо сел с противоположной стороны от короля. Внезапно я поняла, что дрожу — как мне показалось, от усталости и голода. В Аревало к этому времени я уже успевала поужинать, прочесть молитвы и отправиться спать. Но когда перед нами поставили первые блюда — жареную кабанятину с артишоками и тушенную в риохском соусе оленину, — кусок не полез мне в горло. Все мое внимание было сосредоточено на королеве, которая поглощала вино кубок за кубком, пока лицо ее не стало ярко-розовым; наклонившись к Альфонсо, она гладила его по щекам и что-то мурлыкала ему на ухо. За соседним с ними столом сидел в одиночестве брат маркиза Педро Хирон и голыми руками раздирал оленью ляжку. По подбородку его стекал кровавый сок, и он то и дело жестом требовал налить ему еще вина. Вильены нигде не было видно. Не последовал ли он за Каррильо?

— Наверняка все это кажется тебе весьма странным, — вдруг сказал Энрике; я вздрогнула и повернулась к нему. — Все эти излишества… Мне говорили, в Аревало не было ничего подобного. Как я понимаю, ты, твой брат и ваша мать вели скромную жизнь.

— Да, это так. Но мы неплохо справлялись. Скромность может стать благословением.

— И как я вижу, ты предпочитаешь воду, — сказал он, бросив взгляд на мой кубок, который я прикрыла ладонью от пажа с вездесущим кувшином. — Не пьешь вина?

— От него у меня часто болит голова, даже когда разбавляю.

Я заметила, что Фернандо наклонился ближе и не отрываясь смотрит на меня.

— Мне тоже не нравится алкоголь, — сказал Энрике. — Я пью его лишь на государственных приемах. В Сеговии хватает чистой воды; она идет с гор, свежая и холодная. Во времена римлян текла по акведуку, но тот сейчас совсем ветхий. Мне всегда хотелось его починить.

Он помолчал, покусывая губу, затем вдруг проговорил:

— Хочу перед тобой извиниться за то, что не проявлял надлежащей заботы о тебе и твоем брате. И дело не в том, что я такой равнодушный. Быть королем… это вовсе не то, что ты думаешь. Я теперь куда лучше понимаю нашего отца, чем когда он был жив.

Наши взгляды встретились.

— О чем вы? — тихо спросила я.

— Когда-то наш отец сказал, что хотел бы родиться простолюдином, чтобы не нести на своих плечах бремя всего мира. — Энрике печально улыбнулся. — Теперь и я часто чувствую себя точно так же.

Странно было слышать подобное от короля. Монархи правили по божественному праву и отвечали только перед Господом. Родиться таковым считалось великой привилегией, а не проклятием. Внезапно я вспомнила Энрике, каким видела его в последний раз, странную улыбку, с которой он наблюдал, как я целую отца, его фигуру, алчно склонившуюся над телом умирающего. Может, алчность мне лишь привиделась, а на самом деле то была тревога? Ребенку трудно отличить одно от другого, а Энрике не похож на человека, желавшего оказаться в центре всеобщего внимания.

— Вот почему я так рад тебя видеть, — продолжал он. — Семья должна быть вместе, а мы так мало времени провели в обществе друг друга. Согласна? Рада, что ты здесь?