Онлайн книга «Пламя любви»
|
«Забавно, — подумала Мона, — почему-то я привлекаю именно богачей». Впрочем, трудно сказать, точно ли она привлекала Майкла. Он ни разу не заговаривал с ней ни о любви, ни о женитьбе и вообще по большей части хмурился и находил, в чем ее упрекнуть. И никогда она не забудет, как ужасно повел он себя в те роковые дни, когда она, потрясенная и перепуганная случившимся, не в силах справиться с лавиной событий, бежала домой. Внутри у нее все вопило и содрогалось от ужаса, но она была полна решимости этого не показывать и стояла у своего «позорного столба» с гордо поднятой головой. За внешней бравадой скрывался мучительный страх, подобного которому она никогда не испытывала, — но кто мог об этом догадаться? Для консервативного старшего поколения Мона Вейл воплощала в себе то, о чем они до сих пор лишь читали в газетах, — распущенные нравы нынешней «золотой молодежи». Если бы все, кто осуждал ее тогда, знали, что газетные репортажи о трагедии она читала со слезами на глазах, что вечер за вечером, преклоняя колени у кровати, молилась о том, чтобы все это оказалось страшным сном, чтобы каким-то чудом время повернуло вспять! — Боже… пожалуйста… прекрати все это… я больше не могу… Боже, спаси меня! Но ее молитвы оставались без ответа, и каждое утро с газетных полос бросались ей в глаза заголовки: Новые шокирующие подробности самоубийства в Челси! Сын известного жокея пал жертвой страсти! Дорогие подарки титулованной любовницы! При расследовании самоубийства в Челси обнаружен склад наркотиков! В деле замешана знаменитая актриса! Самоубийство в Челси раскрывает тайны высшего общества! И не было конца этим «шокирующим открытиям», драматическим поворотам и грязным деталям, появлявшимся в каждом номере. Что толку объяснять, что с несчастным самоубийцей Мона была незнакома и прежде ровно ничего о нем не знала? Кому интересно, что она ничего не знала о связи хозяина студии в Челси с поставкой наркотиков? Что даже никогда не видела ни кокаина, ни героина, ни прочих зелий, в изобилии хранившихся в подсобке той самой студии? Что толку повторять, что и с Джуди Коэн она едва знакома? И уж конечно не могла знать, что плохо выбритый румын, с которым она танцевала, незаконный сын известной актрисы от правящего восточноевропейского монарха. Ее оправдания и уверения ничего не значили: люди верили тому, чему хотели верить, — а Мона пыталась смеяться над миром, не желающим слушать правду. Это была ошибка; более взрослая и мудрая женщина предостерегла бы ее от этого. Но Мона не была еще ни мудрой, ни взрослой, и предостеречь ее было некому. Поэтому она обедала и ужинала в фешенебельных ресторанах, позволяла фотографировать себя на улице и в квартире, за столом и на танцах. У нее брали интервью, и она охотно отвечала на все вопросы: не только о громкой трагедии, оккупировавшей первые страницы газет, но и о текущих событиях, о нравах аристократии, о современных женщинах и бог знает о чем еще. Поверхностно, хлестко и остроумно высказывалась она о том, в чем ровно ничего не понимала. Причина этой лихорадочной активности была одна — тайная причина, увлекавшая ее все дальше по безумному пути саморазрушения, причина, которую она никому не могла объяснить. Лайонел так и не вернулся в Лондон. Вместо этого телеграфировал, что его отзывают в Париж. И уехал — не попрощавшись, не заехав к ней хотя бы на один вечер. Мона понимала почему. Глубоко в душе она знала, что такой исход неизбежен, — знала с той секунды, когда по студии разнесся страшный звериный вопль. Лайонел должен думать о своей карьере. Любовь для него всегда будет на втором месте. Даже тень скандала может помешать его продвижению по службе. Вот почему, пока Мона заливисто смеялась и танцевала с незнакомцами, истинное ее «я» горько оплакивало крушение своих надежд, свои мечты о счастье, разбившиеся в одну ночь так бесповоротно, словно самоубийца, прыгая из окна, захватил их с собой. Наконец пришло письмо, которого она с ужасом ждала. Лайонел откровенно признавался, что известие о происшедшем повергло его в ужас, а затем сообщал, что через несколько недель будет объявлено о его помолвке с леди Энн Уэлвин. «После того как мой отпуск внезапно оборвался, — писал он, — Энн с матерью приехали к друзьям в Париж, где я смог получше ее узнать. Мона, милая, постарайся понять и пожелай мне счастья. Всегда буду помнить счастливые часы, которые мы провели вместе. Пожалуйста, вспоминай о них — и обо мне — со светлым чувством». «Вспоминай о них и обо мне!» Да разве она могла забыть?! В то утро, когда она прочла это письмо, внутри у нее словно что-то оборвалось, — и Мона сделала то, что следовало сделать еще две недели назад. Уехала домой, в Аббатство. Уползла в свою нору, как раненый зверь, мечтая об одном — лежать с закрытыми глазами, ничего не видеть, не слышать и не чувствовать. Но дело зашло слишком далеко. Оказалось, что теперь ей и в глуши не скрыться. Мона была не из тех людей, которых легко забыть, — а газеты превратили ее в звезду. Ее описывали как «образец современной девушки». Из какого-то известного художника журналист вытянул замечание, что красота Моны напоминает ему богинь из древнегреческих мифов. «Язычество возвращается?» — гласил на следующее утро газетный заголовок. Под ним красовалась фотография Моны и подзаголовок мелким шрифтом: «Известная красавица поразительно похожа на языческую богиню!» Две недели назад в Лондон приехала хорошенькая деревенская девушка, которой восхищался лишь узкий круг ее друзей. А вернулась знаменитая красавица, чье лицо, растиражированное газетными фотографами, известно всей стране. Быть может, лучше для нее было бы выглядеть подавленной и удрученной; однако ничто не было так далеко от уныния, как живая прелесть Моны. Когда она улыбалась, даже принужденной улыбкой, — нельзя было не улыбнуться в ответ. В ней была какая-то природная веселость: глаза всегда блестели, голос звенел серебряным колокольчиком. В свои восемнадцать лет Мона сияла кипучей красотой юности, словно играющий на солнце родник. Миссис Вейл почти ничего ей не говорила. Все происходящее глубоко ее тревожило, но она одна в целом свете понимала, что в происшедшей трагедии Мона была лишь невинной зрительницей. Понимала она и то, что досужие сплетники, обсуждающие эту трагедию, ни за что не согласятся признать невиновным кого-либо из ее участников. С какой-то злобной радостью люди хотят верить в то, что красота и богатство всегда ходят рука об руку с пороком, что за блестящим фасадом скрывается лишь пустота и гниль. |